«Работать значит служить»

В городе Малоярославце Калужской области находится легендарный центр российского пятидесятничества, никогда не признававшего государственной регистрации.

Один из самых известных в мире узников совести Иван Петрович Федотов, ныне - начальствующий епископ Объединенной церкви христиан веры евангельской в Малоярославце, и его заместитель Владимир Григорьевич Мурашкин прошли через тюрьмы, допросы, преследования, принудительное психиатрическое лечение.

Иван Петрович отсидел в ГУЛАГе три срока общей продолжительностью 18 лет, в том числе в психиатрической тюремной больнице  имени Сербского и в карцере.
Он проповедовал на воле – за это его бросали в тюрьму и «психушку».
Он проповедовал в тюрьме – за это тюремное начальство натравливало на него уголовников.

В нашей стране распространено заблуждение, что в 50-е годы за веру уже не сажали. Это не так. Сажали и в 50е, и в 60е, и в 70е, и в 80е годы.

Иван Петрович, к неудовольствию КГБ, создал незарегистрированную общину, проводил собрания, венчания. В общине было много молодежи, детей. Ни на какое сотрудничество с властью он не шел, и тогда власть обвинила его в том, что он и его единоверцы хотели принести в жертву девочку.

То есть верующего человека огульно обвинили в уголовном преступлении.

По заказу КГБ был снят «документальный» фильм, который возили по зонам и домам культуры. Материалы дела Федотова рассылались по стране как образец для борьбы с культами. Вслед за документальным, по заказу того же ведомства был снят «художественный» фильм «Тучи над Борском». Сюжет таков: сектанты-изуверы пытаются принести в жертву девушку - комсомолку.

Каждый год этот фильм повторяют вновь и вновь по одному из центральных телеканалов.

Сегодня пятидесятники в городе – уважаемые граждане, своей верой, братским примером и подвигом подтвердившие выбор пути. У них есть не только молитвенный дом, школа и мастерские. Пятидесятники открыли приют для избавления от наркозависимости, совершают тюремное служение, заботятся об одиноких стариках, сиротах, неимущих и бездомных.

Мы, Надежда Кеворкова и Максим Шевченко приехали в Малоярославец для большого разговора. После воскресной службы, Иван Петрович и Владимир Григорьевич уделили нам несколько часов для рассказа о былых испытаниях и сегодняшней жизни верующих.

Иван Петрович! Владимир Григорьевич! Нашу книгу будут читать не только евангельские христиане, которые свое учение и историю прекрасно знают.  Поэтому просим вас растолковать для других читателей некоторые понятия. В чем разница между баптистами и пятидесятниками?

Владимир Григорьевич: Учение пятидесятников отличается от учения баптистов, которое более древнее. В России баптисты появились раньше. Отличаются же они тем, что пятидесятники верят в сказанное в первой главе Деяний апостолов, где говорится, что сошел Дух Святой на апостолов и на последующих учеников. Мы верим, что и сейчас Дух Святой сходит, так же, как Он сошел на апостолов. Баптисты верят в то, что это событие произошло однажды в прошлом. Вот это отличает их и наши проповеди. Все остальное такое же. У православных учение совсем другое.
 
Кого называют христианами веры евангельской?

Иван Петрович: Христиане веры евангельской - это и пятидесятники, и евангельские христиане, и те же баптисты. Евангельские христиане и баптисты объединились в один союз. А общины Христиан Веры Евангельской или Христиан Евангельских возникли на Украине. Сразу после революции основатель движения Иван Воронаев возвращается в Россию из изгнания, союзы стали возникать повсеместно и уже на основе ленинской конституции  и свободы вероисповедании объединились в союз ХЕВ. А Сталин начал закрывать союзы. И пятидесятники оказались под запретом. Ивана Воронаева арестовали в 1930 году, из лагерей он уже не вернулся.

Знаменитый проповедник Иван Проханов пережил гонения?

Иван Петрович: Когда вот эти гонения начались, в 1927 году его вызвали заграницу на конференцию. Ему просто дали уехать. И когда начались аресты, он не вернулся. Он получил крещение духом и стал пятидесятником уже за рубежом. Хотя семья его тут осталась и сын его погиб здесь. Он игрался с пистолетом и случайно погиб. Был студентом. А с началом гонений и закончилась свобода. Союз Воронаевский закрыли.

Как местные жители к вам сейчас относятся?

Владимир Григорьевич: Такой пример. У нас сгорел дом возле центральной больницы. Погорели двое наших, живущих под одной крышей. Обеденное время, пришло много народу и оперов. И вот все стояли и смотрели, как горит дом. Никто не пострадал. Велели только отойти, так как в доме был газовый баллон.
А потом, когда пожар кончился, смотрели, как «сектанты пришли». Человек 50 наших братьев растаскали кучи, за семь-восемь дней поставили стены, покрыли крышу. И снова все стояли и смотрели.
Там был такой Белебеха, он врачом работал. И зашел он в толпу, а там все толкуют: «Посмотри, как сектанты работают, видно, только сектанты и могут так все быстро сделать»…

Вот у нас тоже самое было недавно - погорели православные. И все говорят: «Да, у них батюшка хороший, быстро построят дом».
Но нельзя близко подойти к тем, у кого есть идеи. У православных идея, что они должны господствовать, должны немножко диктовать.
Здесь у нас три маленьких храма. У нас тут есть тюремное служение.
Есть у нас женский монастырь. В нем учредили хор детский. С нашей стороны школу общеобразовательную создали. Есть воскресные группы, в этой церкви 450 детей. Дети учатся с первый по девятый класс.
Браков у нас много заключается, и детей много в семьях.

Есть такая идея, что Россия стала православной страной. Мы ее не обсуждаем сейчас. Мы шире ставим вопрос: Россия - страна христианская, христианская жизнь России намного больше, чем жизнь только православной церкви. Так ведь было и до революции?

Владимир Григорьевич: Верно. Россия - страна большая. Человек уходил, если ему что-то не нравилось. Человек шел в глубь страны, и никто его тогда найти не мог. Жили общиной в глуши, в лесу. Конечно, советское время много людей уничтожило. Они умели и в глуши искать. До 1927 года христианство было огромное. Немцев было много, старообрядцев...

Некоторые ученые считают, что 37 % верующих принадлежали к неправославному христианству. Мы не делим христиан, просто о православных написано больше, хотя время гонений – тоже темная пока страница.

Владимир Григорьевич: Я считаю, что православная основа важна. Ее ценить надо. Если мы хотим найти ключ к массам людей, то надо этот ключ искать по направлению, которое исторически заложено в душах. А вот западная основа жизни здесь не годится. Правило, что ты можешь жить благочестиво или не благочестиво, что это дело лично каждого – на Руси это не привьется.

Наши женщины-протестантки обсуждают часто: вот идет монахиня, приятно мне на нее смотреть, на ее бескомпромиссную позицию - она надела черный платок и проходит в этом мире со своей верой открыто.

Вернемся к истории пятидесятников в России. Как развивались отношения с большевиками?

Владимир Григорьевич: Первый союз был зарегистрирован при Иване Воронаеве в 1922 году, в 1926 - всеукраинский союз, в 1927 - всесоюзный. Но уже в 1928 все прикрыли. И к 30-м годам все было запрещено.
И вот с этого момента - с 1930 года пошел раскол. Не то что раскол, но разногласие. Воронаеву  разрешили в Харькове возобновить союз, а потом он с братьями поехали в Москву. Встречались в комитете с Бонч-Бруевичем, и попросили разрешения на всесоюзное объединение. Как в Харькове, так и в Москве власть уже определила свой взгляд, но они предложили братьям условия, на которых они дадут согласие.
Власти предложили, чтобы союзы сами выступали с инициативой, чтобы верующие отказались от альтернативной службы, от свободы выбора. То есть они должны были со всеми гражданами  принимать присягу и служить в Красной армии.
Сталинские комиссары хотели отменить Ленинскую свободу альтернативной службы. Баптисты уже к тому времени были сломлены, они уже с этими предложениям обратились к верующим. Тоже самое потребовали от Воронаева.
А Воронаев к тому времени уже закончил свое дело посланничества. Он уже распространил веру и она широко разошлась по стране. Он увидел, что выбор на деле такой: либо вы закрываете союз, либо вы соглашаетесь с условиями. Он все обговорил со своим правлением, что они принимают это  предложения и выступают от себя с идеей. Они выступили на первоукраинском съезде, а потом и на всесоюзном. Разногласий на съезде не было.
Но когда они разъехались по церквям, там по-разному к этому отнеслись. И с этого момента большая часть церквей отделились от воронаевского союза. С того момента определились две ветви.
Эти ветви идут глубоко от внутреннего убеждения, от ответа на вопрос: возможен ли компромисс с совестью или нет?
Несмотря на все возраставшую мощь идеологии советского государства, часть церквей сказали, что они будут верны своим убеждениям, ни на какой компромисс не пойдут, от кого бы он ни исходил. А вторгаться в область чистой веры, написанных заповедей, в наши отношения с Богом, мы не допустим никого. Так определилась незарегистрированная ветвь.
Те, кто сказали, что нет, власть права, стали лояльными.
Тех, кто не согласился, сразу расстреливали. А с лояльными пока игрались.
Мы узнавали про Воронаева. Оказывается, он просто поверил написанному: что власть дается от Бога, что власти не повиноваться – то же самое, что и Богу. Он показал лояльность, и дали ему небольшой срок. У него были уже дети, рожденные там, в Америке, пока он был в эмиграции. Дети уехали в Америку и попытались его вернуть, но только он подал ходатайство о выезде, его сразу арестовали, и больше он не вышел.
А две ветви так вот и существовали.
Когда война началась, Воронаев принял мученическую смерть. Он продолжал проповедовать. И от его проповеди уверовал комиссар Чапаева, вернее, не комиссар, а полком Колосков.

История Колоскова такая. Его пригласили в Москву. Он закончил институт Красной профессуры, работал в верхах партии. Сталин набрал 200 человек и отправил проверять, как идет коллективизация. Они вернулись и написали отчет, где было много критики. Тогда-то Сталин написал работу «Головокружение от успехов».
Признал критику, но всех критиков репрессировал. И Колосков оказался в одном из лагерей, где проповедовал Воронаев. Он уверовал, и когда об этом администрация узнала, она этого простить Воронаеву не могла, потому что он увел у них кита советской истории.
Уже шла война. Зону охраняли зэки. Воронаева послали за водой. Он начал молиться у источника, и ему выстрелили в спину, а потом собаки порвали. Его прямо на руках несли в зону, и он умер.
А Колосков, уже во времена Хрущева, был снова приглашен в Москву, ему предложили написать заявление о реабилитации, предложили хорошие должности. Он отказался. Они очень удивились и сделали запрос - и узнали, что он верующий пятидесятник. Его тогда сослали в Казахстан. Там в Чуйском колхозе он ушел на пенсию.

Многие люди вспоминают, что война дала глоток свободы. Христиан это коснулось?

Владимир Григорьевич: Одним из условий открытия Второго фронта было выпустить из тюрем всех верующих и лидеров всех конфессий, надеть погоны на тех верующих, кто мог сражаться, открыть церкви по фронтам. Вот тогда была свобода.
В 1945 году в Москве в Малом Вузовском переулке (теперь – Малый Трехсвятительский) – прим. редактора) собрали на конференцию от пятидесятников и от баптистов. И объявили им, что каждому объединению дают регистрацию. Это событие назвали «Августское соглашение 1945 года», его подписали обе конфессии. Они подписали на условиях, что если в церквях нет истолкователей языковых, то молчите.

Можете объяснить, что значит истолкователи языковые?

Иван Петрович: Библия говорит о Духе Святом. Если Он давался человеку, то в древности он проявлялся как пророк. Давалось царям, пророкам и священникам - три ветви власти, через которые Бог правил на земле.

Так вот, в Новом завете это более конкретно выражено. Там говорится, что у Духа святого есть девять даров, девять плодов. Павел сказал: «Буду молиться духом, буду молиться умом. Я более всех вас молюсь на иных языках». Мы понимаем, о чем идет речь, а баптисты, которые этого никогда не желали, и православные, которые в это не верят, не понимают.

У нас есть такое служение, когда начинают молиться о крещении Святым Духом. Я тоже был крещен Духом Святым и заговорил на иных языках.
 
Если в церкви это проявляется, то возможны и языки, и истолкования. Павел говорит, что когда мы молимся, можно молиться и духом и умом, но когда все молчат, и у меня будет побуждение на иных языках или молиться или что-то говорить, то я могу делать, если есть истолкователь. Он истолковывает ясным языком, о чем же я говорю, чтоб все получили назидание. Для церкви первого века это было естественно.

У вас в церкви в Малоярославце есть толкователи?

Владимир Григорьевич: В нашей церкви нет, но вообще в жизни мы встречали истолкователя. Даже сам говорил и сам истолковывал.
Я уверовал при Брежневе, когда был студентом третьего курса Строгановского училища в Москве. Пришел в подмосковную не зарегистрированную церковь пятидесятников, где действовали все дары Духа Святого.
Когда церковь была гонима, то все дары действовали больше. Он утешал, подкреплял. Когда же пришла свобода, как будто церковь обмельчала по щиколотку.
Сегодня многие дары стали редкостью - в обмен на нашу свободу.
Вот мы сейчас осмысливаем, что же Павел сказал: «Если ты раб, то свободен у Господа, а если ты свободный, то ты раб Иисуса Христа».
Я часто говорю своим студентам, что мы в те времена были людьми четвертого сорта. Первый сорт - коммунисты, второй сорт – образованные и талантливые, но не коммунисты, они не могли занимать крупные должности. Третьего сорта были православные. А сектанты не зарегистрированные – четвертый сорт.

Вам регистрироваться предлагали?  
 
Владимир Григорьевич: Приходят товарищи к нашим людям и начинают агитировать за регистрацию. Бабушка какая-нибудь спрашивает: «А вопросик можно?» - «Пожалуйста» - «Скажите, а вот на основании закона о регистрации, о котором вы говорите, мы детей можем водить на собрание?». Они отвечают: «Нет, граждане, детей вы не можете водить на собрание», и перечислили еще многое, что они не могут делать. Бабушка говорит: «Ну, такая регистрация нам не нужна».
Законодательство 1929 года посягало на часть нашей веры. Мы лично пожелали быть гонимыми, платить штрафы. А когда ты принадлежишь к незарегистрированной секте, да еще твой пастор был осужден и вернулся и занимается тем же самым и называется уже рецидивистом, то и получается, что мы были людьми четвертого сорта. На нас смотрели, как на отбросы общества, как на людей, которых надо просто вымести. И вся официальная пропаганда только это и говорила. Она так не говорила про православие, хотя они тоже натерпелись, расстреляно было много священников и мирян. Ну, они как-то приспособились, как-то нашли компромисс, а мы лишены были возможности. Мы и решили, что не будем искать компромисс. Просто лучше быть гонимыми, но верным своему Господу.

Вы от компромисса отказались, и органы вас оставили в покое?

Владимир Григорьевич: Вот был такой уполномоченный по делам религий и культов Рябов Федор Павлович, в прошлом полковник КГБ, а потом его поставили ведать религией. Все конфессии к нему в кабинет на поклон. Только там получали разрешение на регистрацию. Он проверял, как идет исполнение этого законодательства, мог строго взыскать. Он был как старший брат, как епископ. И естественно мы все прошли через его кабинет. И я прошел через это.
Иван Петрович меня позвал, я был в Вильнюсе, меня исключили с пятого курса института. Исключили нас трех человек. Вызвало меня КГБ и сказало: «Мы знаем, что десять человек уже закончили с дипломами, но наши понятия не совместимы с верующими студентами. Это было в Строгановском институте в Москве.

Какой это год?

Владимир Григорьевич: Не помню точно. Шестьдесят девятый, семидесятый год.
Иван Петрович: Я освободился в шестидесятом, а ты, наверно, в шестьдесят девятом. А женился я в семьдесят первом.
Владимир Григорьевич: Меня исключили в январе шестьдесят девятого, а я у тебя на свадьбе был через месяц. А потом я уже уехал в Прибалтику. А исключили нас троих прямо с защиты диплома. Позвали и сказали: или вера или ум.
Я сказал, что конституция мне не запрещает быть верующим. А они мне ответили, что оставят меня, если я буду говорить, куда хожу и с кем общаюсь. На что я им ответил, что быть Иудой не очень приятно. Вот такое мне сотрудничество предлагали. Ну, тогда и исключили.
Я был в Прибалтике, и меня Иван Петрович позвал сюда. В Калуге была небольшая группа. Не было у них ни служителя, ни брата-проповедника, а Иван Петрович в Малоярославце церковь образовал. За свою проповедь он потом пошел в узы второй раз, а я оставался в Калуге.
И вот мы все прошли через этого Федора Павловича. Он нас вызывает и беседует, как ангел Божий. Мягко разговаривает, убеждает меня. Он не только отрабатывал деньги, он еще общественно служил, как он понимал.

Он что же, был христианином, этот уполномоченный?

Владимир Григорьевич: Нет! Он был полковник КГБ. «Владимир, - говорит, - Мы знаем, что вы собираетесь у бабушки Оли. Вы же нарушаете закон. Вы понимаете? Ну, вы спросите у меня разрешение. И собирайтесь. Я напротив вашей фамилии в списке поставлю галочку и своему начальнику скажу, что зреет. И все. Вам нельзя туда приводить детей. Вы помните, Владимир, как в Библии написано? Будьте мудры. Как кто? Как змеи. Будьте кротки. Как кто? Как голуби. Ну, Владимир, вы понимаете, как вам нужно поступать, надо показать свою лояльность». «Вы знаете, Федор Палыч, - говорю, - я тронут вашим пониманием, доброжелательностью».
 Мы же уже знали, что за лояльность нужна для разрешения о регистрации – мы должны показать, какие мы надежные для них. Все ему докладывать.
Я ему прямо так говорю: «Вот то, что вы мне предлагаете, меня не радует, так как я служу Господу. Когда узнают братья, что я у вас попросил разрешения служить, то могут подумать, что Бог не есть Бог, если у нас с вами такие близкие отношения».
А там было условие, в этом законе, обязательно давать сведения - кто приезжает из гостей, кто посещает нас, откуда, город, фамилия? Второе, если мы хотим кого-то привезти, то мы за две недели должны подать список,  в котором были бы указаны фамилия, имя, отчество, адрес.
Мы не должны привозить военнослужащих, студентов или комсомольцев. Но даже те, кого не запрещено приводить к нам, должны быть в списке за две недели до их приезда. Чтобы у них было время на этих людей надавить, и чтобы они отказались ехать. 
Во вверенной  мне общине я должен был следить, чтобы  не приводили детей. И наказывать тех, кто нарушает советское законодательство.
То есть я должен был стать неформальным работником у них.
И я им говорю, что я не соглашусь, потому что когда верующие узнают, то они меня отвергнут.
Они сначала ведут обработку пастора, а потом выбирают среди прихожан осведомителей. Обязательно в любой церкви есть несколько осведомителей. Они следят, как пастор ведет себя.
Уполномоченный мне говорит: «Владимир, если ты не согласишься ты поедешь пилить елочки». Я и отвечаю: «Федор Палыч, вот это мне подходит, потому что это соответствует мой совести. Конечно, я пострадаю, но зато меня будут уважать верующие».
Вот так мы с ним полюбовно, правда, без рукопожатий объяснились.
Он был режиссером двух судов. Сначала Ивана Петровича осудили. Грозили  дать пять лет, а дали три, а потом нас вместе посадили. Я уже был помощник пресвитера, и уже нас посадили вместе и мы пошли на пять лет.
Когда мы уже отсидели, прошло время, пришла перестройка. Пришел как-то Иван Петрович, сел на диван, и вдруг Федор Павлович заходит. Боже, уже перестройка, мы уже вздохнули, что уже все закончилось. Он заходит, с нами поздоровался, сел на диван как будто у себя дома и говорит: «Владимир Григорьевич, я был дитя времени. Ходите теперь спокойно, окна-двери не закрывайте! Свобода теперь! Ничего не бойтесь».
На что ему Иван Петрович сказал: «Да мы вас и тогда не боялись».
Вот так до перестройки у нас была возможность быть пятидесятникам только официально с баптистами, и поэтому туда ушли немногие, какая-то часть. Большинство оставалось вне регистрации. Поэтому они могли быть одновременно совестными - перед Библией и перед законодательством 1929 года.

По какой статье в основном судили пятидесятников?

Владимир Григорьевич: Судили всех в основном по статье 207. Не только служителей, но и проповедников, и активных членов церкви.

Можете рассказать о Василии Васильевиче Ряховском?

Владимир Григорьевич: Иван Петрович сидел с ним вместе.

То есть Вы шли по одному процессу?

Иван Петрович: Да, это первый срок. Меня как предводителя судили, хотя он раньше пришел в Москву. Женился в Москве. А я был уже среди баптистов. Ну, я ревновал. Стены меня стесняли немножко. Дух у меня широкий был.

Что означает «ревновал»?

Иван Петрович: Ревновал по свободному служению. В баптистском молитвенном доме был старший брат Стоянов. Знаменитый человек, он был полковник или подполковник КГБ. Он был там старший брат -  ездил официально в командировки.
И я постепенно с молодежью влез к ним в молитвенный дом... Хотел больше проявить себя. Меня потом позвали в подвал, под кафедру – поговорить. Там был такой Пляситин. И начал меня смущать. И я стал думать, что не все в порядке. А тут пошло веянье - крещения Духом Святым. Я ведь был воспитан крещением Духом Святым.
С пятнадцатого на шестнадцатое января я был крещен Духом Святым, в доме Ряховского. Там бабушка у них была. Приехавший человек из Украины за нас помолился, и Господь крестил нас Духом святым. Крестил нас очень сильно. Наверно готовил нас, что мы встретимся лицом к лицу с испытаниями.
И я стал проповедовать крещение Духом святым. Баптисты под руководством КГБ меня отлучили. Я отказался от христиан-баптистов и стал свободно проповедовать.
И Москва стала верой загораться.
 
Иван Петрович, расскажите, как неверующие люди шли к вере. Интеллигенты искали всегда, что интересно было, от литературы шли. Но ведь не только интеллигенты были?

Иван Петрович: Были и те, и другие. Сосед у меня работал на поездах. Мы проповедовали прямо в поезде, пели. Мы пошли отважно, не считаясь ни с какими советскими законами.

А что вы в поезде проповедовали?

Иван Петрович: Псалмы. Люди подходили, начинали слушать, собиралась аудитория. Мы стали свободно проповедовать, когда я уже отошел от баптистов.

Не всегда вас слушали? Были негативные реакции?

Иван Петрович: Конечно, и это было, но мы на это не обращали внимания.    

Как человек в 50-е годы к Богу шел? Это же была полная тьма, хотя тогда люди только из лагерей стали возвращаться.
 
Иван Петрович: Мы с тюрьмами почти не знакомы были. Просто нас Господь крестил Духом Святым и мы стали проповедовать.

Поколения христиан сталинского времени – что же, почти никто не вернулся?

Иван Петрович: Нет, почему же. Вернулись некоторые.
 
Ведь Василий Ряховский первый срок еще при Сталине сидел?

Иван Петрович: Да, его посадили как православного. Я был баптистом, он был православным. Его посадили в армии. Приходили комсомольцы и рассказывали, как они обманули девушек. Он был православный и очень простой человек. Он стал их обличать, а они, комсомольцы, - донесли. Вот так его посадили на десять лет. Во время похорон Сталина он вышел. С амнистией.

Обстановка сопутствовала тому, что люди просто от нормальных слов приходили к Богу. Сами по себе тоже приходили – но это единицы. Сверхъестественные знамения людей сильно привлекали.

Дух того времени уходит с теми, кто это время знал. Как люди чувствовали себя тогда? Что такое быть верующим, когда ты – против непреступной бетонной cтены? Конечно, теперь свобода. Но вместе с тем ведь реально эта свобода – лишь видимость, потому что все равно есть эта бетонная стена, против которой человек идет  своей жизнью и духом своим. В самые свободные времена вас могут вдруг арестовать и посадить в тюрьму. Давайте мы поговорим о том, как вы пришли к вере. Иван Петрович, Вы из какой семьи?

Иван Петрович: Я - из крестьянской. Из Тамбовской губернии.

У вас все неверующие были в селе?

Иван Петрович: Нет, все православные.
 
Это же 30 годы? Вы какого года рождения?

Иван Петрович: 1929-го.

Вот вы росли, церковь уже сломана была?

Иван Петрович: Церкви уже не было. И понятия никакого, что такое церковь, что такое Бог, не было.

А как же все православные у вас были?

Иван Петрович: Я же говорю, что среда у меня православная была. Мама и дед у меня православные были.

Ну, хорошо. Вот вы росли. Вы пионером были?

Иван Петрович: Да, я был пионером. Потом война началась. Мы выехали на некоторое время, а потом возвратились. Лет в 14 – 15 я уже пошел работать. Кормил семью, мама больная была. Также у меня была сестра и брат.
 
То есть ваши родители уехали из деревни?

Иван Петрович: Тут как получилось. Отец работал в шахте, и его там завалило. Его привезли, и он умер дома. Мама пожила одна год или два, и вышла за другого. За сына кулака. Он был хороший человек. Как их начали преследовать, он сбежал в нашу деревню. Женился и сменил фамилию на нашу - Федотовых. Он видно так переживал, что решил оставить деревню, взял нас и приехал в Востряково. Есть станция такая на железной дороге. Там пожил немножко. Он очень хороший мастер. Устроился на хлебозавод в Москве. Потом устроился на железную дорогу, поработал столяром, и ему дали конские бараки в Бирюлево. Вот нас всех и привезли сюда. Меня и брата, а в 1938 году появилась сестричка от него. А в 1941 он ушел на фронт и не вернулся. Так вот мы переселились.
Там в Бирюлеве я ходил в школу. Потом, когда подрос, устроился работать туда, где работал отец - на хлебозавод номер десять.
Потом пошел во флот в 1949 году. Я служил во флоте пять лет.
Я тогда бы неверующий, да и не встречал верующих. Но в последний год я уже уверовал.
Я увидел, человек странно себя как-то ведет, долго вытирается, как и я. И смотрит на меня, на то, как я вытираюсь. И мы поняли, что мы оба верующие. Мы с ним долго молились. Он был баптистом. Он был моим помощником на последнем году во флоте. Он мне потом указал на молитвенный дом в Риге, в который я ходил потом несколько раз.

А как Вы в армии уверовали?  

Иван Петрович: Я в армии занимался спортом. Играл в футбол. Там была команда классических борцов, и не хватало человека в полусреднем весе. Москвич Юра Семенов мне сказал: «Иван, пополни команду, чтобы нам баранку не вешали». Раза два сходил, показали мне, как надо бороться, я всех положил на лопатки. Так я попал в команду, преуспел и стал чемпионом Балтийского флота. И послали меня на общий слет советского флота в Севастополе, на слет по борьбе.
Я заехал  домой, мама спрашивает: «Куда ты, сыночек, едешь?». Я ей ответил, что я еду бороться. А мама говорит: «Какой ты борьбой едешь заниматься, вот я борьбу познала!»
В общем, я послушал ее и поехал. После соревнований я приехал обратно к маме, и мама сказала, что поведет меня, куда она ходила. Сходили мы на проповедь. Там молитву читал проповедник Голяев. Когда я зашел, хор запел, и молитву Голяев читал.
Господь коснулся меня с первого раза. И сказал: «Это твой народ, это твое место».

Почему Вы так поняли?

Иван Петрович: Потому что Господь коснулся моего сердца. Это духовное. Я был предопределен, чтобы мне обратиться. Когда я вышел с проповеди, я в какой-то особый мир погрузился.  
Когда человек проходил рядом со мной, он меня спросил, что я тут делаю, так как я был в парадной форме. Видно, это и вправду странно смотрелось. И я поехал последний год отслужить, после чего демобилизовался.
В 1955 году я крестился у баптистов. До этого я на собрания ходил, но крещенным не был, хотя сердцем уже был.
 
В чем разница - Духом или водой креститься?

Иван Петрович: Большая разница.  В воду - это когда полное погружение, как и всех крестят. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. А крещение Духом - я уже принял Духа Святого во внутрь. Он с нами будет и в нас пребудет. Я не довольствовался тем, что со мной. Я хотел, чтобы Он был во мне, жил во мне и двигал мою проповедь.
 
Как Вы чувствуете, что Вы Духом крещены?

Иван Петрович: Во-первых, когда меня крестили, я заговорил, и язык был мой как трость скорописца. И я им управлял. Я сам его слушал фактически. Он во мне, и я его слушал. Он сопровождал меня знамением иных  языков. Перепутать невозможно.
Владимир Григорьевич: Это сопровождается удивительным переживанием мира, радости, любви. Чувствуется, что это высокий Дух посещает тебя.
Иван Петрович: И не только радостью. Он, избирая и даруя, дает власть Духа. На мне власть Духа,  потому что когда я проповедовал, на мне было проявлено соответствующее реальное явление. Допустим, я открывал Евангелие и читал, а люди сидели на скамеечках. И когда я произносил слово Евангелия, то Дух Святой поднимал их вверх и бросал их через все эти скамеечки.
Был такой случай. В одной семье уверовала невестка. А мать этого сына была колдунья. И у них дома началась борьба - два духа стали бороться. Колдунья ей и так и сяк вредила, но христианка все побеждала и побеждала. И короче говоря, победила ее окончательно. Мать пришла и говорит: «Я так больше не могу».

Она осознано была колдуньей?

Иван Петрович: Да, конечно, там по другому нельзя. Там же условие - я тебе дам все, но ты будешь принадлежать мне.
И невестка повезла свекровь в Инту. Когда-то в Инте сидели все лидеры пятидесятников, там организовалась первая церковь пятидесятников. И там были проявления Духа Святого. До Москвы доехали и решили зайти в Малый вузовский переулок, где молельный дом баптистов.
У свекрови не было ноги. Невестка ее посадила на скамеечку. И начал проповедовать там один пастор, и слово начало касаться ее, и она начала кукарекать, и всякие такие проявления пошли. Он кричит, чтобы ее вывели, что она мешает ему проповедовать.
Братья ее взяли и начали выводить, тут и я был вместе с Корчагиным.
И одна сестра говорит: «Видите, какое состояние у нее? Веди ее к нам».
Мы пришли к ней и молились, и нас посетил Дух Святой. Мы ее на пол посадили, так как она не могла на коленях сидеть, и когда стали молиться, ее начало об пол бить. Сошлись Дух Святой и дух ярости. И тут была борьба.
Она исповедовала, что он приказывал ей. Например, пойти на кладбище, взять земли с такой-то могилы, намешать и дать мужу, чтобы действия добиться. Как она исповедуется в этом, ее поднимало и било об пол. И так несколько раз.
Она освободилась, крестилась Духом Святым и вернулась домой.
Владимир Григорьевич: Такой случай был у нас. Иван Петрович приходит на собрание. Он не знает, что на первой скамейке сидит одержимая. Иван Петрович открыл Слово Божье и начал проповедовать, и вдруг через него началось проявления Духа - как будто выстрел. Он  даже не ожидал. Эта женщина как пружина выпрямляется и летит через скамейку.

Иван Петрович, давайте вернемся к Вашей судьбе. Вы крестились Духом и водой…

Иван Петрович: А потом нас арестовывали. После трех с половиной лет работы - с 1957 по 1960 год я работал в Москве и области, организовывал церкви.
 
Что значит работать?

Иван Петрович: Работать значит служить.          

Как на зоне люди приходили к Богу?

Иван Петрович: Был такой человек лютый. Всю зону в страхе держал, жестокий очень. У него на душе не спокойно, не было там комфорта. А в той зоне верующие были, приметил он их, наблюдал издали. И вот он решил пойти к ним и узнать о Боге. Они увидели, что он идет, и разбежались, кто куда. Он много раз приходил, но те убегали. Он ходил, ходил за ними, даже один раз поговорил с ними, но они не верят, что у него, кто держит зону в кулаке, какой-то искренний порыв к Богу. Они не могли этого допустить. И он сказал себе: «Надоело мне за ними бегать». Он в канаву как завалился, как встал на колени и возопил: «Господи, да если же Ты есть, да откройся же мне!» Братья услышали, как тот к Господу взывает, признали его, перестали его бояться, и он покаялся. Пришел к начальнику, записался на прием и попросил у него прощения. А тот от таких слов взорвался и сказал ему: «Ты бы лучше оставался прежним, противно мне тебя слушать».
Владимир Григорьевич: У нас сейчас руководит тюремным братством Владимир Киселев. Уверовал на Калужской зоне. Он был не главой зоны, но блатной и в авторитете. У него была четвертая, или какая  ходка, он сидел тринадцать или четырнадцать лет в общей сложности.  И он уверовал. Он помнит мое первое посещение. Он говорит: «Я пришел, посидел, послушал и очень одолел Господь меня». Потом он уже увидел, как уже церковь образовалась, и мы крестили в воде.

Как на зоне крестят?

Иван Петрович: Сейчас нам уже законодатель разрешение дал служить в тюрьмах. У нас уже миссия есть тюремного служения.

А как крестили во времена прежние?

Иван Петрович: В зоне мы ночью крестили. Там  градильня была – такая кастрюля громадная для охлаждения воды. Вот там и крестили с полным погружением.

Как там, в сегодняшних тюрьмах, слово Божье доходит?

Владимир Григорьевич: У Киселева есть помощник. Они ездят в две тюрьмы для тех, кто осужден пожизненно. В такой тюрьме сидел вор в законе – кажется, Александр Иоффе, племянник академика Иоффе. Еврей по национальности, шкаф огромный! Совершенно дерзкий человек! Например, он однажды вынес из МВД железный шкаф с делами. Он устроился работать в организацию при МВД и долго присматривался, пока не совершил это дерзкое преступление. Он все рассчитал и выследил, в нужный момент просто зашел в помещение, на ремнях взял шкаф на спину и понес. И пока он шел, все думали, что он работник. Он вышел на улицу. Там ждала машина. Он бы исчез навсегда. Майор Петр много лет ловил его безуспешно. И вдруг сам этот майор оказался в камере напротив Иоффе.
Этот майор был честным. Сослуживцы захотели его скомпрометировать. Они сначала украли его пистолет, потом им же совершили преступление и оклеветали Петра. Так что этот майор за два убийства оказался на скамье подсудимых. Его приговорили к расстрелу, потом - на пожизненное. И вот он сидит. Сидит уже десять лет ни за что.
Следователь, который вел это дело, в Интернете разговорился, разболтался, что применяли психотропные средства для получения дознания. Этот сайт посетил кто-то из правозащитников международного уровня, вышли на него и изучили все его дела, которые он вел. И вышли на майора Петра и его подельников, которых за свое поймали, а они Петра оклеветали.
Правозащитники вошли в камеру  к этим людям, которые клеветали на Петра. Те уже забыли думать про это дело, с ними стали разговаривать. Они признались – да, они клеветали.
И тогда появилась передача по телевиденью правозащитная: сидит десять лет невинный оклеветанный человек. Дело завертелось, даже в Думу передали.
Впервые когда Киселев зашел в эту камеру, стал Петру свидетельствовать. Тот, с кем он сидел, сразу покаялся. Сразу приклонил колени, а Петр сказал: «Нет, я никому не нужен, я трижды вешался, меня смерть не берет, я уже отчаялся».
А потом при регулярном посещение и Петр обратился. Наступил момент, когда он принял водное крещение.

А Иоффе тоже обратился?

Владимир Григорьевич: И Иоффе принял водное крещение.
Когда Киселев пришел в тюрьму, Иоффе стоял в стороне, наблюдал. Кто-то молился, а Иоффе говорит: «У меня вопрос есть, можно к вам?» - спрашивает Киселева. «Зачем им это нужно? Что они от этого имеют?»
Киселев ему посоветовал поговорить с ними самому. А те сказали Иоффе: «Мы были такими же, как и вы. Просто мы сейчас считаем своим долгом прийти и вам сказать Слово Божье».
Киселев так поставил дело, что все его помощники, когда приходят посетить одного  верующего в камере, то приносят подарки и дают всем в камере. Сердце у Иоффе повернулось, и он стал беседовать.
Мы ведем журнал «Благовест осужденных» и там печатаем свидетельства. Это потрясающие свидетельства.
Сидит прокурор области на пожизненном заключении. Он написал книгу «Бог нашел меня в смертной камере». Мы сейчас ищем деньги издать. Первую часть он написал сам, а потом еще собрал свидетельства. Грамотно, совершенно искренне. Он православный. Он хорошо принимает Киселева, наше служения, но он уверовал вообще без единого миссионера! Бог его так обратил. Потом он сам уже позвал, и пришел православный священник, крестил его и прочие обряды над ним совершил. И так вот он сохранил свое благоговение перед православием. И с протестантами хорошо взаимодействует. С Киселевым, со мной ведет переписку прекрасно.
Я специально ездил, чтобы его увидеть. Написал он эту книгу  - ну, это не книга даже, а свидетельства. Вы знаете, это бесподобно! Начал читать - оторваться невозможно. Смотрю час, два, три, четыре… Он все описывает точно, как это все происходит… Вот такие там люди.

А что случилось дальше с майором Петром?

Владимир Григорьевич: Петр, когда дело его начало шевелиться и передача прошла, в Думе же рассматривался вопрос, записался к врачу зубы вставить. Он уже готовился к освобождению, уже рассуждал:  «Подам на них в суд, чтобы они мне не только компенсацию выдали, но чтобы их судили - на этого подам и на этого тоже…»
И вдруг эта правозащитница, которая вела его дело, внезапно умирает от рака.
Когда до Киселева это дошло, он стал с ним говорить: «Ведь те люди, которые тебя посадили, они занимают теперь высокие посты. Они никогда не позволят, чтобы ты их разоблачил или довел до суда. Если ты, конечно, докажешь, то они должны будут оставить свои прокурорские места. Но они наймут киллеров за тысячу долларов и убьют тебя. Петр, разве ты христианин? Разве по-христиански ты мыслишь? Тебе надо было по- христиански простить их. Вообще забыть эту тему. Тогда бы они тебя оставили в покое. Как только начнешь шевелиться, они тебя нейтрализуют».
Петр покаялся.
Так что сидят там не простые люди, и их обращение к Богу, конечно, очень яркое. У Киселева его правая рука - один из блатных, глава Солнцевской группировки.
 
Как же солнцевский главарь уверовал?

Владимир Григорьевич: Он начал приближаться к Богу, начал молиться, и вдруг между двумя группировками возникли разборки и конфликты. Нужно было им идти на стрелку и постреляться. У них так принято. Он пошел к реке, помолился, выкинул пистолет и пошел один - свою бригаду не взял вообще. Те засели, ждут. Сидят, смотрят, идет один. Думают, что-то тут не то. Где же бригада?

А этот солнцевский парень уже верующим был?

Владимир Григорьевич: Он говорит, что уже приблизился к Богу. Помолился, пистолет закинул в реку, решил Богу предаться, и пошел один без пистолета. Пришел, а эти ждут. Сидят, боятся. Думают: что-то тут не так, что-то он затеял, где-то там, наверняка братва засела. Может, сейчас мы выйдем, а нас постреляют.
Короче сидели, сидели, время прошло, он  ушел. И получилось, что он вышел победителем. Раз они не явились на стрелку, значит, они не правы. Его признали правым, и он выходит без долгов.
Сейчас он свободно ездит по зонам, заходит в тюрьмы, свидетельствует. В общем, появился человек, очень авторитетный у зеков.
И Киселев, когда открывает уста в камере, не заискивает. Не надо ему ничего фантазировать, они очень просто и очень действенно говорят.
Обычно их пускают «в порядке исключения» и «для эксперимента».
Заходят они в одну зону, а там замполит - раздраженный такой, отказать не может, потому что в вышестоящем управлении дали добро.  «Ладно, я вас сейчас заведу к блатным, они вас обматерят так, что больше желания ходить по тюрьмам не будет», - так он думает. Блатные в зонах есть, которые не работают - они как пауки в банке. От безделья им скучно, а тут поиздеваться можно.
Ну, наши братья говорят: «Блатные? Ну, что нам делать, соглашаемся!»
Пришли человек тридцать-сорок. Братья им свидетельствовали, к покаянию их призвали. Ну, все сидят. И вдруг один встает и говорит, обращаясь ко всем: «Вы, мыши, чего сидите, вы видели, чтоб я перед кем-нибудь склонял колени? Я сейчас пред Богом приклоню колени».
Короче говоря, вызов сделал, подошел к ним и приклонил колени. Говорит: «Ну, братья, давайте помолимся Ему».
Кто-то стал каяться, братья стали молиться. И смотрят: его заваливает, заваливает прям на пол. Блатные подбежали: «Что такое с ним?»
А из того уже какие-то возгласы пошли. Одержимым оказался,  понимаете?
Киселев говорит: «Братья, будем молиться Духом». И начали молиться на языках - такая ситуация, что не до лояльности.
Они стали молиться Духом, и его как начало бросать, подбрасывать прямо от земли вверх. Киселев говорит одному брату: «Сережа, сядь на него,  а то разобьет его». Сережа на него сел, чтобы прижать его к полу. А у него такая сила, что давай его возить кругами по залу. Замполит стоит, глазам поверить не может. У блатных у всех глаза вообще повылазили…
Он, значит, его возит, братья как усилили молитву, так он наконец рухнул, взвизгнул последний раз и обмяк. И он распрямляется, глаза у него светлые, нормальные. И кричит первое слово: «Славу Богу! Ой, славу Богу! Аллилуйя!» Давай благодарить Господа... Короче говоря, эти в шоке, все в шоке.
Когда Киселев приехал в следующий раз, опять нужно сначала идти в управление. Начальник управления, как его увидел, говорит: «Киселев, вы что там наделали? Начальник тюрьмы-то думал, что блатные ваших братьев съедят.  А они, говорит, сели на блатных и давай на них ездить, это, говорит, я первый раз видел. Такое действие на них это произвело, они в страхе и в тишине четыре дня сидели. Так что вам, Киселев, открыта дверь, заходите в любое время».
Когда такие дела происходит, Бог открывает дверь.
 
Много было верующих на зоне?

Иван Петрович: Я все время ходил один.

А других встречали - православных, мусульман?

Иван Петрович: Все преступники, в понимании нашей системы - это православные и мусульмане. Прокурора священник спрашивает: «Пятидесятники есть?» - «Нет» - «А православные есть?» - «Все православные». То есть прокурор убежден, что в камере все - православные.

В советское время много было православных, катакомбников, греко-католиков, литовцев-католиков, они попадались?

Иван Петрович: Я встречал ИПХС - это истинно православные христиане. Вот этих четверых я встретил. Они повели себя очень правильно, по их убеждению, стойко и верно. С одним я все же поработал. Он стал пятидесятником и освободился от того, что они нарушали заповедь и не работали.
Они ведь говорили, что они на красного дракона не работают. Они считали, что в церкви все попы – «красные». У них кресты и там и сям - все они в крестах были.
Меня перевели в один концлагерь. Я там проповедовал. Надзирателем был некий Этцер. Он докладывал начальству, что когда делает обход по ночам, только и слышно, как беседуют пятидесятники, баптисты, только и говорят про Библию, и во всем этом виноват Иван Петрович. Он считал, что они не спят из-за разговоров, и поэтому не работают. Люди просвещались нашем присутствием. Возможно, и не все обратились.
Такой случай был в последнем моем лагере. Перевели туда самогонщика за драки с отрядным. Этого отрядного сделали начальником лагеря, самогонщик стал начальником пилорамы, он матом ругался. И меня перевели в этот лагерь.
В летнее время возле пилорамы любил сидеть - молюсь или размышляю. Он сел со мной и заругался. Я говорю: «Ты не ругайся», - « А чего такое?» - «Мне неприятно слышать, я верующий человек» - «Ах, ты верующий человек…». И стал меня расспрашивать о Господе. Так он приобщился ко мне и уверовал.
 
И ругаться перестал?

Иван Петрович: И ругаться перестал, и самогон перестал варить.

У вас в церкви на спиртное запрет?

Иван Петрович: Да, конечно.

И на вино запрет?

Иван Петрович: Да, и на вино

А во время причастия вино тоже запрещено?

Иван Петрович: Нет, на причастие, конечно, можно. Историю этого самогонщика дорасскажу.
Пошла молва по зоне. Ему ведь оставалось совсем немножко, дня два до освобождения. Его вызывает начальник, с которым он дрался: «Дубов, ты, говорят, уверовал?» Он заплакал и попросил у него прощение за то, что с ним дрался и бранился. «А как ты уверовал? Ну-ка, позовите Федотова».
Меня призывают. «Федотов, он уверовал?» - «Спросите его, он же тут стоит» - «Да, я уверовал» - «Ладно, иди отсюда, пять суток выпишите Федотову».
Этот Дубов был единственным человеком, кто перед уходом на волю обратился к Богу.

Часто в карцер вас сажали?

Иван Петрович: Меня часто.

За что? Ведь вы же работали?

Иван Петрович: Я работал, вел себя очень хорошо, все нормально исполнял. Вот только если кто обратился по Слову, то за это наказывали.

То есть начальство зоны карали просто своей волей – не за нарушения, а за веру?

Иван Петрович: Да, просто на мне практиковались.

Вы ведь отбыли первый срок, Иван Петрович, от звонка до звонка?

Иван Петрович: Да, десять лет. От звонка до звонка. С шестидесятого по семидесятый год. Освободился, и мы создали церковь с Владимиром Григорьевичем в Малоярославце. Это был 1974 год.

Малоярославец выбрали, потому что он находится за 101 км от Москвы? У вас было поражение в правах?

Иван Петрович: Теща купила здесь дом. Я там жену прописал. Женился в 1972 году.

А как Вы жену нашли?

Иван Петрович: Я ее еще знал, когда был в Москве. Она через меня была крещена Духом Святым. Вышел, когда мне было сорок лет. На сорок первом году женился. Три года дали мне на воле. В сорок четыре года снова посадили.

За что Вам второй срок дали?

Иван Петрович: За создание церкви в городе Малоярославец.
Владимир Григорьевич: Они приехали, здесь живут дедушка да бабушка, верующие – пятидесятники и большое собрание баптистов. А в собрании баптистов была моя жена будущая и теща. Они позже рассказывали, что молились об обновлении, пробуждении, крещении Духом. И вот они молились, как вдруг в собрание приходит неизвестный человек. Пастор подходит к Ивану Петровичу и говорит «Ты брат?» - «Брат» - «Проповедуешь?» - «Ну, если дадите» - «Поделись словом».
Иван Петрович вышел, и, как моя жена рассказывает, когда он начал проповедовать, они почувствовали, что это совсем другой уровень. От него повеяло именно тем вдохновением, которое они искали. Они подошли к нему после собрания и говорят: «Брат, ты крещен Духом святых?» - «А откуда вам это известно?»
Они аж вскрикнули. И начали приступать к нему: «Мы хотим тоже получить Духа святого», - «Ну приходите ко мне, будем беседовать».
Они стали ходить к Ивану Петровичу домой. Семнадцать человек Бог крестил Духом своим. В том числе была моя теща. Это был самый цвет, актив церкви, хорошие, активные члены, регенты.
Крещеный Духом уже не мог скрывать того, что он крещен. Он обязательно реагирует на призывы духовные или, когда его Бог посетит, начинает на языках молиться. Пастор увидел, что это произошло. Он понял, что это Федотов сделал.
И пастор открыто с кафедры говорит: «Вот он сидит – волк в овечьей шкуре».
Короче говоря, пастор пошел в райисполком с заявлением. Написал в нем, что пришел человек и разделил нашу общину.
Конечно, всех семнадцать человек, принявших крещение Духом, они отлучили. Это только у нас в Росси делается - считают, что крещение Духом ересь.
 
Как можно от веры отлучить? У православных или у католиков отлучают от церкви до покаяния, а как у евангельских христиан отлучить можно?

Владимир Григорьевич: Отлучают от общины. Отлучают за ересь. Ересь в том, что они приняли святого Духа. Их отделяют от общины, чтобы они не ходили и не смущали остальных.
И вот эти семнадцать человек пришли домой к Ивану Петровичу и они стали собираться отдельно.
Иван Петрович: Они шли, а за ними милиция ехала.
Владимир Григорьевич: Да, стали преследовать, актировать (составлять акты о незаконных собраниях – прим. редактора). Пресвитер раз пошел, написал заявление, второй раз написал заявление. И стал он основным свидетелем по делу, а Ивану Петровичу грозило пять лет.

В чем Ивана Петровича обвиняли?

Владимир Григорьевич: Статья 227 - «религиозная пропаганда» (в УК РСФСР 1960 года предусматривала наказание за организацию и руководство группой, действия которой, под видом проповедования религиозных вероучений и исполнения религиозных обрядов, причинили вред здоровью граждан, посягали на их личность или права, побуждали граждан к отказу от общественной деятельности или исполнения гражданских обязанностей, вовлекали в эту группу несовершеннолетних  - прим. редактора).
В суде пресвитер свидетельствовал. Его призвали к присяге, он пообещал говорить только правду. И начал говорить все как есть, кто произвел разделение у нас.
Ивану Петровичу задают вопрос: «Подсудимый, есть у вас вопросы к свидетелю?»  «Есть,  а скажите, Виктор Иванович, вы правда написали на меня заявление в райисполком?»
Когда Иван Петрович изучал дело, он нашел там эти два заявления, они были подшиты. Такие простые вопросы – они доступны и судье и прокурору.
Он ему задает вопрос: «Вы правда писали заявления?», и тот спасовал. И говорит: «Видишь, лжец».
Пресвитеру стыдно, потому что в зале сидят много людей из его церкви. Они пришли как свидетели. Они дали показания и сели в зале. Те, кто еще не давал показаний, были за дверью. Он в их числе. Он не слышал, что другие говорили.
Короче говоря, лжец, ну ладно. Отказался, сел.
Заходит сам секретарь райисполкома. Он дал показания. «Есть у подсудимого вопросы к свидетелю?» «Есть, скажите, пожалуйста, к вам пресвитер церкви Виктор Иванович приходил, писал заявления на меня?» - «Да, два раза».
И пресвитер был дисквалифицирован, как свидетель. И основная статья, по которой ему должны были дать пять лет, не проходит.
Суд пошел на совещание.

То есть этого пресвитера отмели как свидетеля, потому что он не свидетель, а инициатор преследования?

Владимир Григорьевич: Да. И что вы думаете, на что они пошли? Судейские взяли протоколы, когда нас актировали, вызывали на административную комиссию в городе. И на административной комиссии нас всегда чихвостили, прежде чем оштрафовать на пятьдесят рублей. Нас всячески опозорят, замымрят: «Вот молодая сидит, зачем же платочек надела? Ну что ты себя позоришь, как советскую молодежь?»
Так мы там сидели, слушали, потом нам давали квитанцию на пятьдесят рублей: на, иди. И Ивана Петровича вызывали, и ему тоже – плати пятьдесят рублей.
Какая-то перебранка была иной раз. Когда он заходил, мы к двери припадали и слушали, как он себя ведет. Вы знаете, Бог ему давал мудрость: он спокойно говорил такие вещи, что они по двадцать минут его слушали. Он мог спокойно сказать: «А чего вы удивляетесь, что я сидел. Весь Советский союз - концлагерь, только есть маленький лагерь, который окружен проволокой, а есть большой лагерь, там тоже пограничники бегают. Чего вы удивляетесь?»
Во власти, где судят, решают судьбу, так спокойно говорить такие вещи никто не решался. Они может и не от того слушали, что им интересно. Они думали - пусть он говорит, а в протоколе все пишется.
В то время моя жена и другие работали в санэпидстанции, а главврач санэпидстанции как-то пьяного подобрали на вокзале, и он попал в вытрезвитель.
Там быстро разобрались, кто он, и его выпустили. А он – член административной комиссии. Он сидит и судит Федотова.
Иван Петрович оглядел зал: половина верных, половина чужих. И решил сыграть на этом и говорит: «Брат, за чаянье воскресенья мертвых судят!».
И начали люди говорить: «Да, ничего такого нет, мы тоже верим в это». И началась перепалка.
Иван Петрович: Если бы этот человек мне не задал вопрос, я бы не стал ничего говорить. Но он начал задавать вопросы: «Зачем я так сделал? Почему я так поступил?»
Я ему ответил: «Пока они говорили, я молчал. Но вам, коммунисту, которого подобрали на вокзале в пьяном состоянии, надо молчать. А вы сидите в этой комиссии, как лицо нашей власти, и меня судите».
Владимир Григорьевич: Так вот, это все было зафиксировано в протоколе. И суд взял эти протоколы – ведь дело по статье 227 разрушилось.
В бумагах слова, которые он якобы говорил, следователь вписал рукою. Протоколы нельзя дописать, исправить. Тем более, стереть резинкой и впечатать. Так делается, чтобы скрыть следы - потому что если будишь писать рукой, можно определить, кто это делал. А подтереть и на машинке напечатать - пожалуйста.
Это обстоятельство открылось, когда Ивану Петровичу уже дали срок три года за то, что он назвал всех коммунистов пьяницами. Он сказал лишь, что главврач пьяница, а они исправили, что он говорил: все коммунисты пьяницы.
Вот такие вещи в нескольких протоколах они написали, и за это дали ему три года.
Когда Иван Петрович уже пошел на зону, жена подала на кассацию и наняла адвоката, который знал его. Он говорит: «Валентина Борисовна, я посмотрю дело, есть ли там, что защищать, а потом скажу, берусь ли я или нет».
Адвокат дело изучил и сказал: «Берусь».
Кассация в Верховном суде. Дают слово адвокату. Он встает и говорит: «Я нашел дело, в котором присутствует вопиющие нарушения процессуального законодательства. Слова, от которых зависит срок, подтерты резинкой и допечатаны машинкой. Видно, что он этих слов не говорил, эти слова напечатаны после. Даже при самом строгом подходе, по всей вероятности, произошла перепалка, и там были какие-то высказывания. Надо ограничиваться годом, который он уже отсидел под следствием. И подсудимого надо освободить. Я считаю, по его делу надо применить не эту статью, а другую, по которой он должен будет отсидеть меньше года…»
Суд уходит на совещание. Валентина, жена его, от такой речи витает в облаках. Ведь все ясно. Суд выходит и выносит постановление: «Оставляется приговор без изменения».
Конечно, правосудия не было. Оно было партийное.
Иван Петрович: Сейчас то же самое.

Люди во власти любят повторять, что «то» время не вернется. Тогда враг был ясный – безбожная власть, а сегодня – врага и не ухватишь, не определишь, так ли это?

Иван Петрович: Мы считаем, что сейчас так же, как и было. Если раньше были замполиты, то сегодня фактически  в стране возглавляют все православные. Без них ничего нельзя сделать и даже слова сказать. Надо обязательно прийти к священнику или к архиерею, который может дать добро, а может и отказать. Так во многих местах.
Если у нас здесь по-другому, то потому, что у нас есть совет Божий, сила Божья. Нас в городе три  епископа.
Я вам скажу, чем сейчас хуже. Тогда был явный враг – коммунист, атеист, а теперь врагами делают священнослужителя, верующего человека.
Владимир Григорьевич: Можно, я скажу. У меня другое мнение, отличающееся от мнения Ивана Петровича, я не согласен с ним. Я лично вижу, что в сегодняшнее время высшие эшелоны власти ориентированы на мировую власть, которая все эти спектакли ставит и вяжет сети. Я лично понимаю, что эта мировая администрация просто эксплуатирует, манипулирует православием. Она просто подставляет его, чтобы не своими руками вершить неправедные дела. Она намерено сталкивает верующих. Сегодня она в России дает православию такую позицию, что мы все больше слышим ответ, что ничего нельзя сделать без разрешения православного епископа.
Нам в зону уже нельзя войти, нам уже многое нельзя без разрешения.
Я далек от того, чтобы что-то иметь против православия. Я знаю, что просто ими манипулируют. Там над всеми ставят одних верующих, тут – других. Но главное – сталкивать нас друг с другом и управлять нами. Новый правопорядок действует.
Иван Петрович: Это глубже. Он в корень смотрит, а я смотрю на то, что просто происходит ежедневно.

Раньше была идеологическая пропаганда. И люди были подвержены этой пропаганде, но многие сферы их жизни оставались не тронуты ею. Теперь же пропаганда в виде телевидения проникает в каждый дом, она обращена ко всем, даже к младенцам. Она не оставляет вас в покое ни днем, ни ночью, она призывает вас тратить, покупать, она внушает вам образ всех ваших мыслей. Люди разговаривают цитатами из ТВ. Трудно было решиться встать в отказ от той пропаганды, но были примеры. Человек говорил власти: вот – Бог, вот – порог. И был готов за веру умереть, идти в узы. Протест против общества потребления трудно выстроить. Что это такое?

Иван Петрович: Это Левиафан бегущий и изгибающийся.
Знаете, я так думаю, при всех обстоятельствах сегодняшнего дня и прошедшего дня. Во-первых, раньше все же была коммунистическая идеология, на которую они прямо были ориентированы. Карл Маркс, Фридрих Энгельс и Ленин - три бесовских духа,  представленных в личностях. В Библии сказано об орле: у него два крыла, есть большие перья, и есть меньшие, и есть пушок. Вот так они создали коммунистическую партию, комсомол, пионерию, а это - октябрята. То есть это все шло по Слову: «Бога нет, сказал безумец в сердце своем», и на этом создали государство, которым управлял сам сатана - только под видом коммунистической партии и их идеологии.
Теперь это поражено, ликвидировано. Теперь если и есть Зюганов, и он что-то скажет, его никто не слушает, а если и слушает, то это мимо ушей пропускает, и никакой силы нету.
Тогда они действовали так, как со мной. Я же не насиловал девушку, я же этого не сделал. КГБ сказало, и они меня осудили. Некому было ни написать, ни пожаловаться, верно же? Сегодня пришла какая-то непонятная демократия. Вроде бы все хорошо, но опять они взяли опору - на православную церковь.
Владимир Григорьевич: И ее вытягивают на эту позицию вместо падшей коммунистической идеи. Делают идеологией.
Для меня православие – вера, а не замена коммунизма. Нет православных – нет и нас. Я  христианин - живу так, проповедую так.
Я так все это понимаю, и люди меня так понимают, и так мы живем. Мы враждуем не с православными, а  с коммунистами. Мы всегда понимали, что имеем право моральное и духовное от Господа, как всякий гражданин, исповедовать или не исповедовать, и конституция это говорит. Вот я себя так поставил.
У меня фактически врагов нет - ни коммунистов, ни православных, ни мусульман. Я христианин,  верю в Евангелие, так я себя поставил и так я живу. Но дело в том, что одно заменилось другим.
Иван Петрович: Искусственно нас противопоставляют друг другу, нас теперь ожидает столкновение. Рано или поздно на нас поставят запрет и без согласия епископа калужского…

То тесть вы предчувствуете новые гонения?

Иван Петрович: Если дума опять примет такие законы… Вот новый закон был принят «О запрещении миссионерской деятельности». Мы почитали этот закон и поняли, что он покруче, чем закон 1929 года, хотя в нем не так пахнет тюрьмами, но можно ведь дополнить.
Этот закон можно так понимать, что скоро все протестанты будут названы экстремистами и запрещены, все уйдут в подполье, и всякая их деятельность будет наказуемой. А православие они сделают щитом, чтобы руками православия осудить других. Видите, как  искусственно вносится разделение. Православных я никогда не обвиню, это делают не православные люди.
Владимир Григорьевич: Мы так понимаем. Мы так ждем, и так будет.

Иван Петрович, как Вы принимали решение проповедовать – по внутреннему призыву, по совету братьев?
 
Иван Петрович: Не по внутреннему ощущению, а по Божьему благословению. Дух Святой уже был на мне, Он помазал меня.
 
Расскажите для нынешних людей, кому гонения, может быть, предстоит пережить. Что же, никто, ни епископ, ни старшие – никто вам не сказал: возьми, собери людей поезжай с ними в лес?

Иван Петрович: Нет. Знаете, Бог действует через чувства.

Вы же еще были совсем молодым человеком, когда начали проповедовать?

Иван Петрович: Конечно, совсем еще молодой был. Сильный молодой человек, спортсмен, борец. Занимался вот этими мирскими делами. Когда Господь благословил меня, это положило конец всему мирскому деянию. Господь послал меня на служение проповедовать Евангелие. Я  повиновался, так и служил.
Владимир Григорьевич: Я на этот вопрос отвечу. Например, знакомо ли вам чувство, когда вы читали Евангелие, что это искра? Когда я начал читать, то Ветхий завет был вообще не понятен. Когда начал читать Новый завет, что-то понимал, и то - с пятого на десятое.
И вот как-то раз я читаю Евангелие. И меня касается все, что я читаю. И я чувствую, что это истина.
Потом я пережил соприкосновения с Господом более конкретные, связанные с прощением грехов, с любовью.
Но со временем это чувство истины стало сопровождать прочтение всего писания. Когда читаю, я получаю внутреннее удовлетворение и чувство, свидетельство, что это истина. Меня это покоряет.
Это обостренное чувство истины является неотъемлемой частью настоящих верующих, которое тебе никогда не даст пойти на компромисс с совестью, на то, что плохо, аморально, низко.
Мне не надо говорить дважды, что является Божьим признанием. Однажды сказал Бог, и дважды слышал я, сказал Давид.

Сейчас много церквей, есть пресвитер и епископы. Они говорят: поезжайте в тот район или в ту тюремную зону. Проповедь, служение – все организовано, согласовано. А в 50-е годы как все делалось – ведь все были поодиночке, вокруг – тьма. Вот мы и спрашиваем, как слышать, что тебе делать? Для меня было загадкой читать, как Авраам вышел из Ура Халдейского. Есть предание, что Авраам был не просто пастухом, а сыном крупного вавилонского жреца. То есть одного из главных служителей языческих богов. Как в абсолютной тьме, когда нет ничего, никаких подсказок, учителей, вдруг Авраам доходит своим внутренним духом, сердцем до того, что надо уйти из вавилонского мира и служить Богу? У него там встреча была, помните? Это же сравнимо с вашим временем. С середины 50-х ведь много освободилось людей, которые сидели за веру?

Иван Петрович: Мы их не видели. Москва не видела этих людей. Они потом стали подъезжать,  когда они уже почувствовали, что в Москве появилась церковь пятидесятников.

Церковь, получается, крепла не благодаря освободившимся исповедникам? Что же, советская молодежь начала приходить в общину? Вы же были советской молодежью? Не из христианских семей?            
            
Иван Петрович: Нет, конечно. В воздухе происходило то, что Господь стал посещать город Москву. Но посещать людей, а не город. Господь нашел меня, нашел еще молодых людей. Сложилась группа человек пятьдесят, а потом больше и больше, стали молиться, творить посты, Господа просить, чтоб больше сил дал.

Что значит «творить посты»?

Иван Петрович: Отказываться от пищи…
И, естественно, когда начали поститься в Духе Святом, начала сила прибывать. Нужно пережить, чтобы понять. Писать, читать об этом - одно, а пережить лично - совсем другое. Знает тот, кто получает достоверное крещение Духом Святым. Оно описано в священном Писании.
Как я уже говорил, человек должен обязательно возжелать и восхотеть веру и принять крещение Духом Святым.
Когда проповедовали в баптистском молитвенном доме о Святом Духе, меня мучил вопрос, что такое Святой Дух? Я постился, молился Господу, искал у Бога, что такое Святой Дух. И не понимал, почему у баптистов бесов не изгоняют, больных не исцеляют, а там же написано: хромой сидел, а потом стал прыгать.
Что это такое? Или это сказка, очень хорошо написанная, или это реальность. Меня мучили вопросы. Я докопался, что это не обыкновенная сказка, а что это есть действительная истина, но на данном этапе почему-то этого не видно. И вот я стал тем человеком, на котором стало проявляться понимание.
Но перед этим приехал человек. Он был еврей. Такой нормальный человек, родители были евреи, отказались от него.

Почему родители отказались от сына?

Иван Петрович: Потому что он стал христианином. Ему, по-моему, дали десять лет. Он отсидел их. Как его посадили, не знаю. Он только вернулся из уз и встретился с нами. Я уже был крещен Духом Святым. И он уже был крещен Духом Святым.  Мы собрались на молитву в деревянном двухэтажным домике в Москве.

А как его звали?

Иван Петрович: Володя Плотских.  Вот мы начали молиться, и как взошел Дух Святой, и стены с полами стали ходуном  ходить. В стенки стали стучаться и кричать: «Что вы там делаете, дом разрушится!» И тут же голос: «Милиция». Может, кто-то их вызвал.
Владимир Григорьевич: Никогда трещины стены не давали, когда Бог колебал основания темницы или здания. Это сверхъестественное явление, оно не угрожало ни здоровью, ни жизни.
Иван Петрович: Следующий момент, как мы поехали в Ленинские горки, по Павелецкой дороге. Мы, проехали с одним братом в деревню, где женщина страдала одержимостью с шестнадцати лет. Она лежала на печке и с печки не сходила. Деревня была вся оккультная, заворожена этими колдовскими действиями.

Колдовство было распространено и в советские времена?

Иван Петрович: Это всегда есть. Дьявол всегда есть. А сейчас бесы почти во всех людях. А тогда перед нами было непосредственное дьявольское явление. Мы сошли с поезда, семь километров прошли пешочком от станции, через лес. Нашли деревню и дом. Мрачная  хибарка. Действительно, там лежит эта женщина. Люди какие-то сразу подошли, соседи.
Мы сказали им, что мы христиане, приехали помолиться за женщину. Ее сняли с печки. Пришла коммунистический секретарь местной ячейки, посмотреть, что за дела будут твориться.
Мы не стали ничего бояться. Мы ее сняли с печи, поставили на колени. Она встала на колени. Мы помолились Господу и изгнали беса. Он вышел из нее. Мы сказали ей, чтобы она шла в свой колхоз, заявила председателю, что приезжали люди и изгнали из нее беса. Что теперь она свободна и ей в колхозе могут дать работу.
Она на утро туда пошла. Тем более, секретарь ячейки все видела своими глазами. Все знают, по деревни слух прошел, что она освободилась.

В советской деревне, отринувшей Бога, все знали, что бес есть?

Иван Петрович: Да, знали.
Приезжала милиция и спрашивала, чтоб написали, кто это сделал. Женщина им говорит, что не знает, кто такие. Приехали двое, один рыженький  другой черненький. Меня рыженьким обозвали. Так появилась статья «Пришли рыженький и черненький, изморили и изгнали беса», конечно в кавычках-запятых, но это не важно. Она стала свободной.
Когда она освободилась, в деревне такие же мучившиеся люди - человек пятнадцать или двадцать, были привезены в Ленинские горки. В деревню Ям привезли их.
И этот Владимир подоспел, я и хороший проповедник Симинецкий. И когда они пришли на собрание, пошла песня Духа Святого. Это Володя Плотских почувствовал в Духе Святом отдельный дух. Громким криком приказал: «Именем Иисуса, бес выйди из этих людей!» И они все попадали. Человек пятнадцать, двадцать, все попадали. Это была ужасная картина. Они были синие. Мы их на диван положили, и они постепенно отошли. Могущественная была сила – и на мне, и на братьях. Двадцать человек освободилось, и Мария освободилась.
Пошла пропаганда против нас, в газетах началась война против вновь явившейся  церкви пятидесятников. КГБ сразу обеспокоилось.
В Москве братья появлялись, в  Расторгуеве на выставке, в Медовушке, Реутове, Орехово – Зуеве. Все зашевелилось и загорелось Духом Святым.
Мы едем в электричке, за нами следят. Они знали, куда мы едем. Агенты КГБ  с кинокамерами нас окружают и снимают. Мы открыто противостояли их силе.

Какое время Вы описываете?

Иван Петрович: С пятьдесят седьмого по шестидесятый. Вот эти три с половиной года мы ходили всюду.
Владимир Григорьевич: Перед их судом, чтобы настроить общественное мнение, был выпущен фильм. Мы его сейчас достали из архивов, он у нас есть на диске. В нем кадры документальные. Вот за ними кагебисты идут в лес, снимают, как бабушки пробираются. Идет собрание, молодой Иван Петрович проповедует, они прям через ветки, проходят и снимают вблизи. Проповеди и молитвы снимают. Показывали, какая плохая церковь пятидесятников, которая ходила по лесам и в подполье молилась. Общественное мнение готовят к процессу.

Это не тот фильм «Тучи над Борском», который под Рождество как-то недавно показали?

Иван Петрович: Нет, это не тот фильм. Этот документальный. А по заказу уже после процесса сняли художественный. Ведь главное обвинение на меня было ложно сфабриковано, что якобы я подстрекал принести в жертву девочку. Главным свидетелем была мать, которая должна была свидетельствовать, что Федотов ее подстрекал принести ее дочь в жертву. Ее свидетельство рассыпалось, она была признана ненормальным свидетелем, но приговор они сделали. И многих людей посадили по навету.

Когда Вы почувствовали, что арест неизбежен?

Иван Петрович: В подмосковном лесу в Битце я проповедовал. Сейчас это уже Москва. И вдруг вот эта Красина, будущая свидетельница, закричала всему собранию, подошла ко мне, стала громким голосом просить, чтобы я не приносил ее дочь в жертву.
Владимир Григорьевич: Это было по сигналу. Ей сказали, как только ты увидишь корреспондентов с камерой, начни вот это делать. И скажи при всех, чтобы Иван Петрович не делал приношение в жертву.
Иван Петрович: И вот они тут как тут - корреспонденты. С ними дружинники - они всегда в нужное время появлялись и всегда «спасали» всех. «Что тут такое?!» - хотели меня взять, но церковь меня окружила.
 
А что это вообще за идея такая у них, что христиане делают человеческие жертвоприношения?

Иван Петрович: Вы знаете, это идет от того, что древние евреи приносили в жертву. Ведь Авраам должен был принести в жертву сына, что-то отсюда взято. И потому что евреи всегда связаны с жертвенной кровью, косяки помазывали кровью. Позднее пошла клевета, что они пьют кровь младенцев, приносят их в жертву. Было даже громкое киевское дело о том, что евреи мальчика зарезали, кровь выпили. Оно ведь тоже строилось на основе того, что Авраам принес сына в жертву.
Такая вот у них в головах была задумка – обвинить меня в подготовке к жертвоприношению. Они сначала хотели пропустить нас по статье, связанной с поломкой деревьев – будто мы своими собраниями в лесу портили природу и оставляли после себя погром. Это у них не получилось, следователь Незнанский не стал приписывать мне это дело. Просто написал: нет состава преступления.
Тогда они послали следователя Колесникова. Он постарше меня был. Его подослали меня обработать. И начали следствие раскручивать.

А девочка вообще была в жизни? Что за девочка?

Иван Петрович: Мать ее была членом церкви, потом отошла, вышла замуж, родила ребенка. Маленькая девочка, на собраниях, естественно, не была.
Мать хотела вернуться в церковь, но когда КГБ узнало, ее начали обрабатывать. Они пообещали ей квартиру дать, если она им поможет. И она на этой волне и пришла к нам.
Она отправила девочку в пионерский лагерь. Соль их задумки в том, что она отдала ее в пионерский лагерь, лишь бы любой ценой спрятать ее от нас.
Вот так они все подстроили.
Она начала беспокоиться, как они там все фабрикуют. Она пришла к нам. Там был я, Фролов и еще кто-то. И мы ей говорили, что нужно принести себя в жертву живую для искупления греха.
И вот они сделали такую подтасовку. И это представление идет как подстрекательство к убийству по статье 17-136.

Излюбленный сценарий, до сих пор работает. В Новосибирске, недавно то же самое было. Находят больного человека, который говорит в рамках борьбы с сектами, что сектанты якобы хотят убить его ребенка.

Иван Петрович: Вот такой идиотизм пережил лично я, и пережили все пятидесятники. Под Москвой был случай. Два верующих мальчика. И неверующие принесли их в жертву. И когда их хоронили, верующие собрались и стали петь. Потом уже власти вмешались, потому что не знали, что делать. Потому что начали нагнетать настроения против нас, пятидесятников.
Другой случай - девушка покончила с жизнью. Она была на учете в больнице, раза два приходила на собрания. Ну, а потом ей стало плохо, она перестала ходить на собрания, а спустя время бросилась под поезд. Следователи докопались, что она ходила на собрания. И притянули веру - вот до чего, говорили, доводят молитвы, моления. Начинается следствие над пятидесятниками – о том, как они довели ее до самоубийства.

Иван Петрович, можете рассказать, как с Вами обращались. Вот, арестовали…

Иван Петрович: Меня привезли в институт Сербского. Я там должен был 50 дней отсидеть, меня, здорового человека, кололи так, что жена не признала. Лицо опухшее, синее. Признали меня нормальным  и начали фабриковать дело.

Следователи хотели вас сразу по уголовной статье посадить, а не политической?

Иван Петрович: Нет, сначала хотели по политической, так как они меня привезли в политический изолятор.
Когда сменили следователя и пришел Колесников, мне сделали очную ставку с Красиной.
Колесников ей задает вопрос. Я смотрю на нее и говорю: «Анна, сегодня тот день, когда ты можешь все правильно сказать. Знай, если ты была верующим человеком, и ты пошла на ложное свидетельство, то для тебя это будет несчастное положение на веки вечные, если ты не изменишь свои показания…»
Я когда начал говорить, Колесников сразу вмешался, перебил меня и начал на нее давить. Она покраснела вся и потерялась. Но потом ее все равно заставил говорить по сценарию. Уже после всех этих расследований меня повезли в институт имени Сербского. Там я был месяц. Профессор Владимир Романович возглавлял мое отделение, где содержали политических преступников.

Чем вас кололи в институте Сербского?

Иван Петрович: Одни раз меня чем-то накормили. Я в туалете упал, отключился.

В психушке было страшно?

Иван Петрович: Нет, я уже был крещен Духом Святым.

А как Ваша мама воспринимала происходящее?

Иван Петрович: Мама очень хорошо восприняла. Будете смотреть фильм о том времени, там один из Красноярска был очень поражен, как сказала моя мама: «Сынок, если посадят в тюрьму, не отрекайся. Хоть умри, но поступи как христианин».
Моя мать была очень твердая христианка, на ней была сила Божья, крещение Духом Святым, хотя она его не понимала.
Ее вызывали баптисты на собрание. Наговаривали ей разные слова. Интересный был момент. Она стала молиться в тайне, чтобы меня Господь убедил, взял мою душу. Ведь баптисты говорили, что это не от Святого Духа и тому подобное. И она переживала за меня.
Владимир Григорьевич: То есть, оставаясь баптисткой, она не понимала поворот, который с ее сыном произошел.
Иван Петрович: Тот человек, который помолился за нас о крещении Духом, приехал снова, захотел посетить нас, посмотреть, не рассыпалась ли группа. Увидел, что нет, не рассыпалась, а еще больше укрепилась, и все лучше стали. У нас в Бирюлеве он крестил одну женщину, они дружили с нашими.
Она зашла как-то и говорит: «Шура, Владимир Иванович приехал, по домам ходит, помолился за него». И жена со мной поехала.
Вот они пришли, преклонили колени, стали молиться, и мама стала молиться. И Господь молвил ей: «Дочь моя, ты молишься о сыне своем, чтоб я умертвил его? Сын твой - служитель. Мой служитель».

Господь устами Вашей маме сказал?

Иван Петрович: Да. Она тут же упала и начала плакать. Никто же не знал, как она начала молиться.
Владимир Григорьевич: Открыл тайные помышления сердца.

А вы были в тюрьме в это время?

Иван Петрович: Нет, я еще был на воле.

Почему баптисты так противились крещению Духом, уговаривали не следовать этим путем?

Иван Петрович: Это же война духовная была. С баптистами, атеистами, администрациями, на работах, в обществе.

На Западе таких разногласий у баптистов с пятидесятниками не было?

Владимир Григорьевич: Нет, конечно. За этими разногласиями стояло наше атеистическое государство с его идеологией. Оно сталкивало верующих.
Иван Петрович: Вот так моя мама крестилась Духом Святым. И она почувствовала, что у меня свое призвание, хоть умри в тюрьме. Но я сам был уверен, что не откажусь, ведь я был крещен Духом Святым. Хорошо, что мать начала понимать - она стала со мной солидарна.
После Института Сербского мое дело развернули, и меня пустили по бытовой уголовной статье - как преступника, который хотел принести двенадцатилетнюю девочку в жертву.

То есть после экспертизы психиатров Вас решили из политического сделать уголовником-изувером? Интересно, эти профессора производили впечатление зверских мучителей или добрых интеллигентов?

Иван Петрович: Я не ощущал от них зверства или негатива крайнего. Наоборот, они составили консилиум, где было человек сорок с лишним. Институт имени профессора Сербского – это институт, который собирает специалистов со всех психушек по системе МВД. Они приезжали и практиковались, повышая свою квалификацию. Там есть кафедры и тому подобные академические и ученые мероприятия.
И вот я - как особый экземпляр. Они решили меня выставить перед всей этой аудиторией, всеми сорока человеками, все - в белых халатах, кепочки у них крахмальные. Час они меня допрашивали. Тестировали вопросами.
Бог дал мне слово, дал мне силы на противостояние всему этому обществу. Я с ними там говорил по существу, как от разума духовного, а не от человеческого. И они сделали такой вывод:  я вменяем, и подлежу суду. А иначе они бы меня провели через психушку.
Доктор Лунц ведь мне прямо говорил об этом.
Он, как еврей, очень интересовался моим подсознанием.
Был такой момент, когда я работал на производстве на радиозаводе. Однажды после обеда внутренний голос сказал мне: встань, положи инструменты и выйди. Я встал, положил инструменты и вышел. Тогда невозможно было пойти через вахту. Я так сказал: «Господь, я не то что сомневаюсь, но я слушаюсь, я иду, но если откроется дверь, через которую мне надо пройти, я говорю, что это Ты».
Я вышел с завода. Иду, стоит высокий мужчина, плачет. Я спрашиваю его: «Что случилось?» А он мне: «Чем ты мне поможешь, я уже четыре дня не ел». «Я тебя сейчас накормлю», - тогда там в булочной пончики продавались. Я ему купил десять пончиков. Если он голодный, он съест. Один, второй, третий - все съел.
Он говорит: «Я вижу, вы добрый человек, и я вам скажу. У меня мать баптистка, измучила меня молитвами. Я сам из Ростова... Когда я ушел, она открыла дверь и мне крикнула: «Беги, беги, я сейчас упаду на колени, и буду опять молиться Господу, Бог вышлет тебе человека навстречу».
Представляете? Ну, думаю, я - тот самый человек, я должен собраться и наступить на него. Я ему говорю: «Да, я тот человек. Мне Господь сказал «выйди», и я вышел. А там ты стоишь и плачешь. Бог подвел меня к тебе».
Он сразу так смутился. Я ему сказал, чтобы он ехал к матери, теперь он тоже верующий человек.
И этот мой рассказ был записан в Институте Сербского. Собрали всех на пятиминутку, позвали к следователю. Один из следователей вопрос мне задает, против Бога я или нет. Отвечаю: «Я разумный человек, рассудите. Бог выгнал  евреев из Египта, и они по пустыне сорок лет ходили, но каблуки не стерли и в магазинах ботинки не покупали. Как они шли, скажи, пожалуйста?». Он на меня посмотрел и пишет в своих бумагах. И говорит: «Уходи!»
Через четырнадцать лет я попадаю сюда второй раз уже из Калужского изолятора. Он не хотел меня принимать, потом вспомнил: «Пусть зайдет Федотов».
Я вошел. «Что с тобой теперь случилось?» Я ему: «Да коммунисты опять. Привезли меня, преследуют».
Тут он опять консилиум собрал. Один профессор стал защищать меня: «В восемнадцатом веке такой-то профессор написал, что говорить на их языках могут крещеные Духом Святым». Лунц вспомнил, как я по внушению вышел из цеха. Час со мной говорили. Мне подписали приговор, и я поехал снова на три года.

Давайте вернемся к первому сроку. Кто еще по делу проходил?

Иван Петрович: Нас было шестеро. Василию Ряховскому дали три года, старушке Клининой дали 2 года, ей было шестьдесят два. Молодой девушке Смирновой дали пять лет. Корчагиной – пять лет. Афониной – пять лет, а мне дали десять лет. Я шел как организатор, как руководитель церкви.
                                 
А приговор был по жертвоприношению человека?

Иван Петрович: Да, жертвоприношение. По статье 227, 107 и 206.

Иван Петрович, такая статья тяжелая, как на зону попасть с такой статьей? Тоска была у Вас?

Иван Петрович: Нет, тоски не было. Я очень хорошо попал на зону. Я попал, как святой, потому что в Матроской тишине передавали посылочки. Приносили мне эти посылки, и я выкладывал ее на общий стол и говорил: «Ешьте, помолимся Господу».

Много верующих было на зоне?

Владимир Григорьевич: Нет. Они старались, чтобы он один сидел. Чтобы он был один такой в камере.

Как Вы молились на зоне? Как вообще это было возможно?

Иван Петрович: Был такой случай. Подводит меня надзиратель к силовому щиту. В том здании такое пространство есть, где стоят шины силовые. Он говорит, я тебя закрою, как нужно - постучишь. Закрыл меня на ключ. Я встал на колени, и как потели слезы, молитвы. Такое общение с Богом, когда человеку его не достает, когда ты не можешь долго молиться. Все сердце свое высказал Богу, а в десяти сантиметрах - высоковольтные шины. Ну, я жмусь к стене. Выплакался, вымолился, довольный такой, стучу. Открывает. «Спасибо, дорогой, ты мне так услужил».
И вот выхожу и говорю: «Господь, дай мне место, где помолиться». И вдруг меня зовут в спецчасть. Я прихожу, там стояла медсанчасть, там брат жил. И у него нашли вольную одежду при обыске. А это значит, что он склонен к побегу. Значит, что-то задумал, и ему красную полоску пометили на деле. Его оттуда убрали без права работы и без права выхода из зоны. И освободилась вакансия. На такую работу брали тех, кто не вор и не наркоман, и чтоб срок был большой. Всех перебрали, один я такой. Срок пять лет, я только начал. С химии, с поселков у всех были сроки маленькие. И я один бы там такой. А я спрашиваю их: «А повязку надевать обязательно?». Они мне: «Да нет…». Я их спрашиваю: «А можно подумать?» - «Да, подумай». Я пошел к блатным и говорю им: «Слушайте, мне предложили такую работу медбратом»

Что это за работа? Живи там, пока никто не придет – на прием или контролеры могут зайти. Там изоляция такая, что я там стихи начал даже писать.

Блатные мне говорят: «Володя, нам нельзя на такую работу, это доверенные администрации люди нужны. Нам нельзя, а тебе можно» - «А почему мне можно?» - «А потому что ты святой» - «Святой» - это кличка моя была. - «Это же прекрасная для тебя работа».

Когда они меня благословили, я смело пошел и дал согласие. И я потом молился и говорил: «Господь, для чего же я пришел сюда? Подари мне эту зону». Многие прошли через эту санчасть.
 
И уверовал кто-нибудь?

Иван Петрович: Конечно.

А уголовники, блатные - вы знали таких, чтобы они уверовали? Слышали они слово проповеди?

Иван Петрович: Блатные кроме себя и своего закона не видят ничего и не знают. Это люди, которые уверены в правде силы. До них достучаться сложно, но справедливость они понимают. Даже не верящие, они по-своему верующие. В глубине души они верующие. Дело в том, когда и кто с ними встретился, кто с кем как сойдется. Например, Анатолий, который только что в Америку выехал, он был вор в законе.

Как Вы ощутили, что времена меняются? Вообще было в тюрьме такое чувство, что какие-то перемены близятся?

Иван Петрович: 1986 год. Мне осталось три месяца. Приехал к нам в лагерь кагебист из Калуги полковник Александр Петрович. Так он назвался и говорит, что по его сведениям, меня будут снова в лагере судить, как не вставшего на путь исправления. И добавят еще по статье 188. Я спрашиваю его, в чем состоит путь исправления. Он плечами пожимает.
А я ему говорю так. Я не ругаюсь матом – а надо ругаться. Я не курю – надо курить. Я не пью, не наркоман – надо. Не ношу красные повязки. Вот поэтому я не стал на путь исправления, как они считают. Дадите мне три года? Что же, слава Богу, я еще имею крепость телесную, отсижу, это будет 21 год в узах… Только вам скажу, что вы, как сатрапы, приехали подсматривать за Даниилом. Он возмутился: «Я – сатрап?» Да, говорю, вы – сатрап, за блохой гоняетесь. Что я вам? Срок заканчиваю, вы хотите новый ни за что навязать. Я ведь утром просыпаюсь и колючую проволоку уже не замечаю – присмотрелся. А вы-то думаете, что вы на воле, а на самом деле вы – в концлагере. Ведь Советский союз – это большой концлагерь. Но как евреи через 70 лет освободились из плена, так и мы из советского плена выйдем. Он задумался. Спросил, что я думаю о Горбачеве. Я ему ответил, что сердце царя в руке Господа. Он, конечно, удивлялся, как я рассуждаю. А потом говорит: «Никто вас судить не будет, вы человек честный». Я ушел в зону, он поехал домой. Уже шла перестройка. Им хотелось проведать, чем мы там живы, что думаем.
А в августе 1991 года я сидел у радиоприемника и молился. Ведь сколько они мучили христиан, опять стали бы мучить? Я молился, чтобы Господь дал сил этому человеку, Борису Ельцину, чтобы вразумил, как ему правильно действовать.
Потом мне привезли от Ельцина реабилитацию по всем трем статьям. Он передал на словах, что пока стоит, христиан сажать не будут. Я передал ему и его дочери Слово Божье, подписал. Я считаю, что Горбачев и Ельцин сыграли важную роль в том, что свобода у нас есть. Я этих людей уважаю.

Владимир Григорьевич, как Вы почувствовали, что новые времена наступили? И надолго ли они?

Владимир Григорьевич: Мы вздохнули. Мы стали полноценными гражданами. Мы объехали весь мир. Я сижу на нарах и смотрю сериал из снов. Мне дают паспорт. Потом еду заграницу. Просыпаюсь – ничего понять не могу. Когда был студентом, меня в Болгарию не отпустили, потому что я не был комсомольцем. А тут – судимый, преступник, какой же загранпаспорт, когда я по стране ездить не могу? Господь все так устроил, приготовил нас.
Мы приехали заграницу, но понять нам людей трудно. Мы закомплексованные, нам трудно понять, как они строят отношения друг с другом, как относятся к собственности. Я год учился в Америке на факультете теологии. Год прошел – не могу больше оставаться, хочу домой. Услышал русскую речь – расслабился. Увидел околыши русских пограничников – вот мое, родина. Там - высокая цивилизация, но не моя, мне там не выжить, не понять их нормы.
Мы здесь рождены, здесь нам жить, это – моя родина, моя страна, мои люди, я с ними хочу быть.
Я верю в ее глубокое пробуждение, в ее духовное возрождение, моей многострадальной страны. Ведь сколько есть городов, деревень, при всем благоприятствовании православию, где не то что храма православного нет, но и священника! Уж я не говорю о пасторах…
Мы так обрадовались, когда пришла свобода. Прошло пятнадцать лет – и что же? Надо тысячу лет, чтобы все возродилось… Очень медленно все идет. Но наше место здесь.

Интервью взяли Надежда Кеворкова и Максим Шевченко

специально для www.cef.ru

2007 год. Ранее не публиковалось.