ТЮРЬМА (НЕ)НАВСЕГДА

Материал томского информационного портала ТВ2 о деятельности благотворительного фонда «Рука помощи», который поддерживается местной церковью ХВЕ «Прославление», входящей в Российский объединенный Союз христиан веры евангельской (пятидесятников) и ведущей серьезную социальную работу в регионе.

По данным Судебного департамента при Верховном суде РФ за 2018 год, в России более 650 тысяч человек осуждены по уголовным статьям. 18 % из них совершили рецидив — преступление, совершенное после судимости за другое преступление средней тяжести или тяжкое. По данным ФСИН, сейчас в местах заключения перебывают 543 783 человека. В Томской области — 4409 человек. Согласно отчету регионального УМВД о состоянии преступности за 2018 год, всего ранее судимых и совершивших повторно преступление — 58 % среди всех осужденных. По Сибирскому федеральному округу — 66 %. По Томской области — 70 %. Покидая тюрьмы, люди нередко выходят в никуда. Государственные стационары для ресоциализации бывших заключенных, часто алкоголе- и наркозависимых, можно пересчитать по пальцам. Их функции на себя берут частные организации и некоммерческие фонды.

«Юрга. Я закончила восемь классов школы. Поступила в училище на продавца. Тогда появился отчим. Он стал насиловать меня», — рассказывает Вероника, сотрудница центра матери и ребенка при благотворительном фонде «Рука помощи» в Томске. Параллельно показывает, как у них все устроено.

«Сейчас у нас здесь несколько мам с детьми. Со всеми подписываем договор, не просто так кого-то тут держим, все по закону. Сотрудничаем с соцзащитой, опекой, школами, больницами. Недавно выиграли президентский грант, на него почти доделали игровую площадку со специальными лечебными тренажерами. А здесь у нас мамы кушают, ну, и сами готовят. Все приближено к обычным домашним условиям. Люди сюда приходят сложные, с зависимостями, с разрушенными отношениями», — Вероника приоткрывает одну из комнат, но там уже кто-то укладывается спать. Возвращается к своей истории: «Когда появился отчим и стал меня насиловать, мама мне сказала: «Ты уже совершеннолетняя, иди, устраивай свою жизнь». Я решила, что лучше уйти, чем терпеть насилие в собственном доме.

В 90-е работы было мало, я меняла одно место за другим, болталась по подругам. Потом стала мыть полы на станции скорой помощи, где были доступны аптечки с препаратами. Так и закрутилось, что я стала брать и менять, сама употреблять. Сразу попала в плохую компанию. В начале 1994 года в Юрге стало туго доставать наркотики. Я перебралась в Томск. Стала жить, как бомж, без документов, которые оставила в очередном такси, за которое не заплатила. А в 1999-м попала в СИЗО. Пробыла несколько месяцев там за употребление. А как только вышла, стала торговать ханкой, опием».

«Все, кого я встречала, мне говорили: «Ты зэчка, ты наркоманка, могила тебя исправит». Я становилась тем, чем меня называли».

«20 лет моей жизни ушли на наркотики и отбывание сроков за сбыт, — продолжает Вероника. — Я употребляла, воровала, сидела, выходила, шаталась. Все, кого я встречала, мне говорили: «Ты зэчка, ты наркоманка, могила тебя исправит». Я становилась тем, чем меня называли. Когда я была беременна сыном, я перестала употреблять наркотики, но на последнем месяце сорвалась. Потому что не имела никакой свободы от этого. Тогда отчим и мать меня потеряли. Мама увидела меня впервые за долгие годы в 1999 году. Она долго думала, что меня повесили под мостом, ходил такой слух в Юрге. Когда мы встретились, мама сказала: «Лучше бы ты умерла. Я бы знала, где твоя могила, и носила бы туда цветы». Потом она умерла, пока я отбывала очередной срок.

Мое взаимодействие с государством ограничивалось судами, тюрьмой и опекой. Мне пришлось написать отказ от своего сына. Мой сожитель к тому времени покончил с собой, и нашего ребенка усыновила его сестра.

Однажды я познакомилась с бывшим руководителем центра для женщин в «Руке помощи». Она мне предложила курс реабилитации. Я сначала отказалась, но после рождения второго сына я очень сильно испугалась, что у меня заберут и его. Только тогда что-то стало правда меняться. Мой муж, который к тому моменту пропал без вести, нашелся, мы прошли два курса реабилитации. Я забрала младшего сына и сейчас встречаюсь со старшим.

Зона меня не спасла. В местах лишения свободы только ожесточение. Там было все на взаимоотношениях, а здесь на любви. Только в ребцентре меня приняли и впервые поверили, что у меня может быть другое будущее, кроме тюрьмы, наркотиков и смерти. Я знаю по себе, что шанс есть у каждого, кто принял решение и попал в нужное место».

«В квартире площадью 40 квадратных метров жили все мы: в одной комнате жена с сыном, а в другой я с наркоманами. Юля встает с утра, идет на работу, сына ведет в садик, а мы с ребятами молимся, песни поем. Так начинался ребцентр».

Олег Тихонов – епископ объединения церквей «Краеугольный камень» по Томской и Кемеровской областям. Задолго до этого он много лет употреблял наркотики. Жил на Череме — в криминальном районе Томска. Там его знали как наркомана и дебошира. А потом как организатора квартиры помощи наркозависимым, которая спустя время и станет реабилитационным центром.

Олег Тихонов сам прошел реабилитацию в 1999 году в Ачинске. Когда вернулся в Томск, к наркотикам прикоснуться уже не мог.

«Я вернулся к жене и сыну, — говорит Олег. — За несколько часов моя жена поверила в Бога, увидев меня. До этого она представить не могла, что наркотики когда-нибудь кончатся в моей жизни. Я предложил ей пустить к нам домой наркоманов и с ними работать. Она согласилась. Тогда и начался ребцентр.

В квартире площадью 40 квадратных метров жили все мы: в одной комнате жена с сыном, а в другой я с наркоманами. Юля встает с утра, идет на работу, сына ведет в садик, а мы с ребятами молимся, песни поем. Через неделю стало понятно, что это неудобно. Я попросил жену пожить с сыном в квартире моей матери. И она снова поддержала меня. Все поняла. Тогда вся квартира стала нашей. Люди, которые меня знали, сначала не доверяли, думали, что мы там колемся. Но были и другие. Родители наркоманов стали приходить ко мне, видя, что я изменился. Приводили своих детей. А жена Юля помогала нам финансово — по сути, она была спонсором этой «программы».

Благотворительный фонд «Рука помощи» по своей структуре напоминает небольшое и очень социальное государство. Кроме центра матери и ребенка, помогающего женщинам в кризисной ситуации, фонд руководит приютом для бездомных людей, центрами реабилитации для наркозависимых и алкоголезависимых в Томской и Кемеровской областях. Таких центров сейчас восемь. В них в разное время находится от 80 до 170 человек.

В 2018 году фонд получил от жертвователей 5 248 611 рублей. Почти столько же и потратил на уставную деятельность.

Церковь Прославления (христиане веры евангельской), тесно сотрудничающая с фондом, ведет тюремные служения в городе и кормит голодных. Реабилитацией сотрудники фонда и члены церкви занимаются с 1999 года. К 2018 году через ребцентры прошли 6846 наркозависимых. Из них 1674 человека прошли полный курс реабилитации и адаптации, известно, что 851 человек сейчас в ремиссии. Центр матери и ребенка с  2011 по 2018 год принял 291 женщину и 290 детей. 51 женщина прошла курс реабилитации полностью. 50 женщин длительное время проходили адаптацию. В ремиссии находятся 88 женщин. Местными органами опеки было прекращено 22 дела в связи с положительной динамикой семьи, а четверых детей вернули из госучреждений в семьи.

Среди тех, кому Церковь Прославления и «Рука помощи» помогают, немалое количество освободившихся из тюрем. Для многих это единственный шанс изменить общество, привычки и будущее.

Кормление голодных Церковью Прославления проходит раз в неделю. Куратор тюремного служения Вадим Половков вместе с волонтерами организовывает площадку между гаражами. Точка почти в центре города, но сразу не найдешь. Народ постепенно собирается и помогает волонтерам накрыть стол для самих же себя. Кто-то отвечает за воду в умывальнике. Руки перед едой надо мыть. Неподалеку горит цветмет. Кажется, его готовят на продажу. Слышны богословские споры вперемешку с матом. Появляются желающие рассказать о себе.

«ФСИН – главная корова, которую надо разбомбить. Заходишь в любой барак: вон, краска на стенах, а документации на нее нет. А потому что ее зэкам родители привезли. Ей и покрасили. Если ФСИН взорвать, горы денег высыпятся».

Андрей, живет на улице, не работает, отбывал наказание в местах лишения свободы трижды:

«Моя жизнь началась с детского дома, а с него начались наркотики. Там я попробовал промедол. Первый раз мне его дала воспитательница. Спрашиваете, зачем ей это? Сами подумайте - зачем.

В 1990 году я учился в медицинском и пошел в армию. Поехал из Сибири на службу в Иваново под Москвой. А в Москве у меня были знакомые девушки, они употребляли героин. Я ходил к ним в увольнительные употреблять вместе. А когда вернулся из армии, меня встретил мой брат и сказал: «Если не я, то все равно кто-нибудь угостит тебя. Лучше уж я». И подсадил меня на опий.

В 1997 году у меня тетка приехала из Владивостока, привезла такие шикарные джинсы-пирамиды и туфли «Саламандер». Вот и началось. Не выдержал и своровал. За это меня посадили в колонию общего режима на три года. И там я не пытался завязать с наркотиками, потому что все это было доступно. Я был завхозом медсанчасти на зоне, потому что до армии учился в медицинском вузе. В моих руках все препараты были. Отдыхай, кайфуй как тебе надо.

В 2000 году я вышел на свободу. Приехал в город Асино. Попытался завязать с наркотой, с девочкой жизнь наладить, на работу пошел по дереву резать. Потом влез по глупости в драку и получил пять лет. Еще отбывал за мошенничество по 158-й статье.

Мне всегда помогает Вадимка (куратор тюремного служения — прим. ред.). Но прямо бесит он меня. Такой порядочный, аккуратный... Сложно объяснить. Я его люблю и уважаю, он постоянно здесь с нами, но бесит».

Владимир Владимирович, инвалид, не работает, живет у знакомых, семь раз отбывал наказание за кражи:

«Было у меня семь сроков, 18 лет сидел, с 1989 года. В армию меня не взяли, а в тюрьму сразу взяли. Я мужика одного доской отлупил, два года общего режима за это получил. Вышел из тюрьмы, делать было нечего, начал грабить в Юрге.

Как выглядит наша пенитенциарная система? Помните 1937-й год? Как тогда, так и сейчас система работает для уничтожения людей. Примерно с приходом Путина в тюрьме чуть лучше стало, закон стал соблюдаться немного. Но правду найти по-прежнему нельзя. Сотрудники зоны тебя закопают. Знаете, сколько всего возили заключенным, с которыми я отбывал? Мне родители привозили плазму (плазменный телевизор — прим. ред.). Где все это добро, привезенное зэкам? До нас мало что дошло. ФСИН — главная корова, которую надо разбомбить. Заходишь в любой барак: вон, краска на стенах, а документации на нее нет. А потому что ее зэкам родители привезли. Ей и покрасили. Если ФСИН взорвать, горы денег высыпятся.

А что нас ждет на воле? Расскажу. Если человек имел отношение к блатным — верхушке тюремной иерархии, то и на свободе он гнет пальцы. Ему нужно вести такой образ жизни, чтобы поддерживать статус. Кого-то сшибает, а кого-то выбивает. Есть середнячки – мужики. Им нужны плуг и соха. Но вот он с зоны выходит, ему только 50 грамм налили — его понесло. Кому он нужен-то? Есть третий вариант, самый жесткий. Это петухи — обиженные. Петухи и на свободе прячутся от мужиков, потому что петухи всегда отдельно, и это на всю жизнь.

Когда я отбывал срок в колонии в Красноярске, там ломали ребра и опускали людей. Били за все. Перелез через локальный сектор, поймали — арматурой забили, в дежурку притащили и что хотели делали – никаких судов потом не было у тех ребят, кого я знаю. Помню, 1991 год. Исправительная колония № 27 в Красноярске. Месяц после бунта. Там поддержали бунт в ИК-6 (около 3000 заключенных исправительной колонии № 6 в Красноярске в 1991 году подняли бунт, для подавления которого вводили войска — прим. ред.). Когда нас принимали, через каждые два метра спецназ стоял. Заходишь за дверь колонии после шмона, идешь, везде маски-шоу. Две дубины помнишь, а остальное нет. Потом сидишь на корточках очухиваешься, затем уже истерический хохот начинается. Вот так нас встречали в колонии».

«Мы договаривались друг друга встречать. Нас было четыре сокамерника на малолетке, как мушкетеры были, только лагерные. Условились, что кто первый освободится, тот следующего встречает. Всех встретили. Сейчас двое служат Богу в евангельских церквях, один продолжает употреблять, а другой умер».

«Я жил в нормальной многодетной семье, — рассказывает Вадим Половков, куратор тюремного служения в Церкви Прославления. — Родители заботились о нас, но в 90-е им годами не платили зарплату, они работали на нескольких работах, а мы, дети, росли во дворе. Так и началось: анаша, сигареты, выпивка. Дело было в Париже (неофициальное название одного из неблагополучных в 90-е районов Томска — прим. ред.). Там я и начал заниматься криминалом с 17 лет. В 1996 году туда приехал коронованный вор в законе Гром. Вот с ним и двигались.

Первый раз я сел из-за драки. Мне было 17, заехал на малолетку. Но я был подготовленный, знал, как себя вести. В то время мой старший брат уже сидел в зоне, его с воли я грел анашой, ханкой. Мне один инспектор тюремный в 1998 году сам носил наркотики за плату определенную. Сейчас он уже высокую должность занимает кое-где.

После первого срока я не бросил наркотики. Жил больше трех лет с девушкой, обманывал ее. Она вахтой работала, я кололся дома. А чтоб колоться, надо воровать. В 25 лет я сел второй раз — за кражу — на два года и месяц. Дали общий режим, потому что долго на свободе погулял.

В 2005 году я заехал в третий раз и на зоне связался с одним явным наркоманом, у которого жесткие ломки были. Мы закосили, что у нас туберкулез, и попали в отдельную камеру. Замутили себе доставку героина с воли.

Когда освободился, семь месяцев прокололся. Печень стала больше головы. Гепатит С поймал. Думал, что не выживу со всем этим. Тогда я впервые поехал на тюремное служение Церкви Прославления, а потом на реабилитацию. Там была немощная неделя, когда наставник ходит с тобой везде, все помогает делать, объясняет, чтоб тебе было легче. Молится о тебе.

Система государственная не дает подняться людям. Я для них просто зэк, и это навсегда. Меня до сих пор полиция пробивает по 228-й (статья УК за хранение или сбыт наркотиков — прим. ред.). Я объясняю, что давно в ремиссии, статья двадцатилетней давности, а они мне ей все равно тычут. Что они могут дать? Когда я последний раз освобождался, мне дали 750 рублей. Но я радовался, что все кончилось. А мне начальник колонии напоследок сказал: «Все только началось». На этот раз он ошибся».

Тюремные служения Церкви Прославления проходят на территории бывшего приборного завода. Большая часть помещений уже выкуплена на многочисленные пожертвования. На нижнем этаже почти доделан просторный храм, где проходят богослужения, концерты и христианские встречи. На втором этаже еще видны следы прежнего запустения: голые стены, пыль, обшарпанные полы, пустые пространства. На фоне этого сильное оживление. За длинным столом сидят человек 20, на столе шашлыки и овощи. Хаотичные разговоры периодически прерываются свидетельствами — историями людей о своей жизни, в которую пришел Бог и помог избавиться от самых тяжелых проблем. Здесь бывшие заключенные, многие из которых справились или еще справляются с наркотической или алкогольной зависимостью. Про людей, которые здесь собрались, часто говорят: «зэки», «сторчавшиеся», «моральные уроды», «лучше б сдохли все», «пожизненное им дать», «зря налоги платим». С ними не хотят находиться рядом. А здесь их принимают как равных.

Куратор служения Вадим Половков говорит собравшимся о том, как сейчас служат собратьям по вере в тюрьме. За столом обсуждают, как тяжело было договориться об этом с руководством УФСИН в течение многих лет. С весны 2019 года в Томской общественной наблюдательной комиссии (ОНК) при УФСИН появился человек от Церкви Прославления – Александр Палтусов. Теперь христиане веры евангельской, отбывающие наказание, могут пригласить к себе пасторов. Договориться с руководством УФСИН помог православный священник — отец Иван. Разговоры утихают, и звучит свидетельство.

Олег, в прошлом профессиональный вор, отбывал наказание четыре раза, актирован:

«‎С 1992 года я занимался кражами профессионально. По союзу гастролировал, — рассказывает Олег, недавний участник тюремного служения. — Это квалификация, требующая особых умений. Действительно клептомания. Другого не можешь ничего делать. Сначала это был азарт. В 90-е годы было престижно воровать. Для таких, как я, это были не лихие, а золотые годы. И у меня было все превосходно, на мой взгляд: был уровень в преступном мире, я отрицал режим, ни на свободе, ни в лагерях не жил по закону.

«В 1994 году мне было 17, я сел за кражу на малолетку. Потом началась череда сроков. В 2004 году впервые за десять лет мне выпало первое лето на воле. Я воздерживался от краж. Просто я летом родился, люблю лето. Покупаться хотелось».

Я всегда употреблял наркотики, а в 2015 году на меня завели новое дело прямо во время срока. За пересылку наркотиков из Томска в лагерь в Асино. Это ст. 228.4 Уголовного кодекса — пересылка. До 20 лет за это дают. Я осознал, что это может быть мой последний срок. Что я живым не выйду из тюрьмы. В итоге доказательств не нашли. Я должен был выйти по последнему сроку в 2020 году. Недавно меня актировали (освобождение от наказания в связи с болезнью), потому что год назад обнаружили метастатические образования по всему телу. Не могли определить, что это. А у меня еще гепатит B, C, был туберкулез, я ВИЧ+. Когда я болел и лежал с температурой 41 больше месяца, я вспомнил о сыне и молил Бога оставить мне жизнь только ради него, чтобы выйти и поставить его на ноги. И когда меня актировали, я обрел полную свободу от воровства и наркотиков. Мне впервые не захотелось. Я начал ходить на тюремное служение при церкви. Нашел первую в жизни работу. С мая собираю окна».

«Коллеги из Перми рассказывали, что в одной из колоний считалось «нарушением», если человек не православный. За это и наказать могли».

Председатель ОНК по Томской области Иван Шевелев считает, что многие возникающие и в тюрьме, и после нее проблемы осужденных связаны с тем, что до сих пор ни наказанные, ни исполняющие наказания в общей массе не имеют представлений о том, что такое права человека. В то время как наблюдательные комиссии именно их соблюдения и добиваются.

«Права человека нужно не то что знать, но прочувствовать. Руководство ФСИН не понимает, что это такое, что такое достоинство. Взгляд замыливается. Коллеги из Перми рассказывали, что в одной из колоний считалось «нарушением», если человек не православный. За это и наказать могли. Хотя право на свободу вероисповедания закреплено в Конституции», — рассказывает Иван.

«Программы по ресоциализации нет на федеральном уровне, и регионы предпочитают не высовываться и собственных программ не пишут. Все сидят и ждут чего-то свыше».

 «Вопрос о рецидивной преступности — это вопрос подсчета, — считает председатель президиума Томского отделения Общероссийской общественной организации «Совет общественных наблюдательных комиссий» Геннадий Постников. — Но освободившиеся предоставлены сами себе, никого специально не отслеживают.

Статистика МВД выглядит примерно так: предположим, в год совершено 100 преступлений, из них 60 ранее судимыми. В следующем году таких преступлений 65 – значит, рецидивная преступность растет. Однако эта цифра может быть еще выше. Если в процессе раскрытия преступления не выявлено, что преступник находился в местах лишения свободы ранее, то и рецидива нет. А может быть так, что кто-то мог отбывать срок за пределами страны, например, в бывших союзных республиках, у кого-то снялась судимость, кто-то менял место жительства и так далее. И это выходит из поля зрения.

В июне 2016 года вышел федеральный закон «Об основах системы профилактики правонарушений в Российской Федерации». В нем прописано определение ресоциализации (статья 25), ее объекты и субъекты, механизм взаимодействия общественных организаций в этой системе. Согласно закону, субъекты – органы исполнительной власти – должны выработать программу, в которой общественные организации могут участвовать. В Томской области этот закон не выполняется вообще. Из-за этого все общественные и благотворительные организации действуют вне этого закона, иногда в его нарушение. То, что делают общественники, очень важно и нужно. Но все их программы по сути экспериментальные. Они разрабатываются и внедряются самими организациями. Иногда получается очень хорошо, иногда очень плохо. Это нормально, но четкая госпрограмма по ресоциализации с адекватным финансированием могла бы снизить риски, потому что за нее бы отвечали подготовленные специалисты. К тому же среди частных организаций, которые занимаются подобными проблемами, много мошенников.

За годы, что люди отбывают наказание, в мире вокруг тюрьмы многое меняется. Как бы ни старались центры занятости, устроиться на работу, имея судимость и тем более реальный срок, чрезвычайно сложно, даже если у человека есть все навыки для выполнения определенной деятельности. Центр ресоциализации, организованный хотя бы в областном центре, мог бы решить много проблем. Это должен быть стационар, где люди без семьи, дома, в поисках работы и в ожидании распределения в интернаты могли бы получить помощь.

В Томской области каждый год освобождается около 1200 человек. Из них рецидивистов около 40%. Среди них столько же не могут попасть домой. Значит, каждый пятый нуждается в специальной помощи. Это 200 коек. Утвердить программу по ресоциализации бывших заключенных вообще ничего не стоит. Она даже уже разработана и апробирована специалистами из Томского госуниверситета и местного «Совета общественных наблюдательных комиссий». Нужна подпись губернатора. Но глава Томской области Сергей Жвачкин и его заместители игнорируют проблему годами».

Сейчас во многих региональных органах исполнительной власти нет структуры, ответственной за ресоциализацию. Нет утвержденных программ, нет центров помощи. Хотя в федеральном законе «Об основах системы профилактики правонарушений в Российской Федерации» ресоциализация бывших заключенных прописана как мера профилактики правонарушений. Но до сих пор каждая госструктура выполняет лишь свою часть работы, если человек до нее доходит и что-то требует. Никакой системности нет.

В Томской области региональной администрацией и УМВД разработана программа по обеспечению безопасности населения. В 2018 году из бюджета на ее мероприятия выделили почти 640 миллионов рублей. Из них 10 миллионов – на профилактику правонарушений и наркомании, в том числе на создание условий социальной адаптации и реабилитации лиц, отбывших наказание в местах лишения свободы. На весь регион на протяжении уже почти 20-ти лет есть только один центр социальной адаптации, где работают с проблемами обращающихся комплексно. Но основной его профиль — лица без определенного места жительства. Иногда туда попадают бывшие заключенные, там же временно находятся инвалиды, и на всех — 85 коек.

Центры, создание которых необходимо для полноценной и эффективной адаптации бывших осужденных к вольной жизни, иначе называются центрами пробации. В тех регионах, где все-таки имеются успешные альтернативы таким центрам, уровень рецидивной преступности ниже, чем в других. В Концепции долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации на период до 2020 года есть пункт о создании службы пробации, «обеспечивающей социально-психологическое сопровождение лиц, освободившихся из мест лишения свободы, и реабилитационное насыщение приговоров судов в части реализации принудительных мер воспитательного воздействия». Теоретически до конца года такая служба должна появиться. Но кто будет за нее отвечать, в том числе финансово, пока не ясно. На законодательном уровне ситуация меняется от региона к региону. В Московской и Ленинградской областях уже есть собственные законы, регламентирующие обязанности разных органов власти и организаций по вопросам ресоциализации. В Алтайском крае в старый закон о социальной адаптации внесли изменения, заменив некоторые термины «ресоциализацией», в других регионах определение можно встретить в законодательных документах об общественной безопасности или не встретить вовсе.

Текст: Вера Рябицкая
Фото: Юлия Фаллер

Источник: tv2.today